Крис Краус - I love Dick

Еще в этом окне происходило какое-то странное волшебство: волшебство, объединявшее это окно с совсем другими состояниями в остальных окнах. Спустя несколько минут в сцену, в «комнату» художницы входит девочка в бархатном платье и с огромным бантом на голове. Ее дочка? Дочка друзей? С первого взгляда понятно, что девочка обитает в совершенно иной вселенной, воспринимает и усваивает ее иначе, нежели ее мать/опекунша/взрослая подруга. Ей не то чтобы очень интересен холст, впрочем, явного безразличия к нему она тоже не выказывает. Она смотрит на него, затем отходит, чтобы взглянуть на что-то (на нас?) за окном. Потом ей надоедает и это (в ней столько энергии!), и она начинает прыгать вверх-вниз. До этого момента художница едва ли замечала присутствие девочки. Но теперь она откладывает кисть и решает присоединиться к игре. Женщина и девочка подпрыгивают вместе. Потом и этот эпизод заканчивается, и женщина снова возвращается к своей работе.

(Эта инсталляция показывает, что структуралистское упоение основано на деталях разного уровня концентрации и мимолетности мгновений, на том единственном, что придает всему смысл: на истории и времени, проходящих через жизни других людей…)

Во втором окне справа от художницы видно, как молодая пара плещется в стоящей на кухне ванне. Девушка – бледная, белокурая, лет шестнадцати – хохочет, брызгает водой на своего партнера – высокого чернокожего мужчину лет двадцати – двадцати пяти. Они скользят, шлепаются в мокрые объятия друг друга и вырываются из них. Неясно, кто из них здесь живет (может, они оба, или, может, они одолжили квартиру на денек?). В какой-то момент девочка перебирается из окна художницы в эту квартиру, жуя бутерброд. Она устраивается на выступе над ванной и ест, наблюдая за парочкой.

Ее появление – странный поворот вуайеризма: мы наблюдаем за ней, наблюдающей за ними. Но, разумеется, порнографии в реальном времени не происходит. Нет там и никакой истории. Наш взгляд притягивают не их личности или их происхождение. Дело в намеке, в том, что может или не может быть показано. Мы – посторонние, и мы сами решаем, как долго будем следить за этим то неловким, то кинематографичным отрезком жизни, пока наконец не переведем взгляд на следующее окно. Парочка нас не замечает и не прерывается. Их существование неистовее нашего.

Спустя какое-то время девочка уходит, а девушка вылезает из ванной, покидает сцену и возвращается одетая в широкую шерстяную юбку и хлопковую сорочку. Она натягивает белую блузку (форма католической школы или богемный наряд? Так или иначе интимность этой сцены выглядит непринужденно и невызывающе) в то время, как ее партнер берет полотенце и выходит из ванны.

В третьем окне (чтобы его увидеть, нужно повернуть голову или передвинуть стул) пожилой европеец пристально смотрит, тихо зачарованный, на пустую узорчатую птичью клетку на переднем плане своей затейливо обставленной довоенной квартиры. Стены позади него выкрашены в темно-зеленый цвет. Очевидно, что он живет в них уже давно. Над клеткой висит хрустальная люстра, мягкий свет от которой расчерчивает его лицо. Вневременная, интенсивная сцена, существующая где-то за границами неоднозначности или эмоций. Мы не видим то, что видит мужчина или притворяется, что видит, но мы видим тени этого на его лице. Из всех трех окон эта сцена притягивает больше всего и менее всего понятна. Сквозь это окно мы наблюдаем за человеком, полностью поглощенным тем, чего мы не видим: пропавшая птица, прошлое незнакомца, тайны старения.

Позже (вероятно, совпадая с эротической кульминацией в Окне № 2 и прибытием девочки в комнату художницы) лицо женщины с прической Джин Харлоу, подсвечиваемое люстрой в стиле тридцатых, склоняется над птичьей клеткой, на которую пристально смотрит мужчина. Женщина как ангел или дар, и кажется, мужчина на него не реагирует. Была ли она там все время? Что написано на лице мужчины: оцепенение? блаженство? Он просто продолжает смотреть на клетку.

«Меняются стены, как ни грустно, быстрей наших бренных сердец» [10] Пер. с фр. А. Гелескула. , – Элеанор Антин цитирует Бодлера. Выставка оказалась волшебной корнелловской коробочкой, крошечной эпопеей: все возрасты, образы жизни, сосуществующие вместе и на равных, сквозь замочную скважину потерянного времени. Выставка трогала и приводила в восторг.

Дик, сейчас пол-одиннадцатого вечера, этим утром я прервалась после описания первого окна и слишком устала, чтобы продолжить прямо сейчас. Днем я отправилась на прогулку, чувствуя легкость и ясность; «Светлые дни», – подумала я, вспоминая свою давнюю идею фильма о самоубийстве Лью Уэлча, поэта из Сан-Франциско, тоже жившего за счет «Джи-Ай Билл», который одним зимним днем в середине семидесятых ушел в горы Сьерра-Монтаны и с тех пор никто его больше не видел… Как идеально подходит зимний пейзаж на севере штата подобной сцене. Я даже начала прикидывать, какую камеру я бы использовала, какую пленку, где бы я достала все это и штатив тоже, была бы какая-нибудь вторая сюжетная линия, что с актерами?.. когда вдруг дорога к лесоповалу оборвалась.