Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Словом, я п. с., как, завершив эту рукопись, покажу ее своему другу. Позвоню ему, скажу, что хочу заехать, потому что мне нужно, чтобы он прочитал мою рукопись, и спрошу, когда он свободен. Только чур не отказывать мне.

Это еще почему? (Я молчу.) У тебя беда?

Беды нет — есть трагедия. Но не надо пугаться, я просто хочу взвалить на тебя небольшой груз, знаю, знаю, что тебе хватает и без того, но… на кого же, если не на тебя? Все это минуту назад я представил себе гораздо ярче, да не хватило терпения описать.

[Пока я пишу эти строки, за окном бушует гроза. Деревья зловеще раскачиваются, да и дом весь трещит. Небо чернеет, слепящая тьма, страшно, как в фильме Бергмана, — п. с., что я дикарь, борющийся со стихиями. Борьба за жизнь, выживание — какое счастливое ощущение. Заниматься только одним, думать лишь об одном, собирать дрова, сохранять огонь; и не было бы у меня никаких задач, кроме одной — выжить. А шансы на то были бы минимальные, с восторгом думаю я.]

Гитта (вскользь, пока я иду на кухню за чаем): У меня больше нет иллюзий, что есть люди, которых невозможно сломить. Твой отец был последней надеждой. — Ее тоже это не отпускает ни на минуту. («Все всегда актуально».)

Господи, как было бы хорошо , если все это я просто выдумал бы. В смысле поэтики все в порядке: non fiction в качестве fiction и проч. Пусть все это будет плодом (гениальной) фантазии. Смелой идеей. Правда, с нравственной точки зрения идеей сомнительной — но за все ведь надо платить. Новый Фаустов договор, я — в роли Леверкюна. Размечтался!

Забавно, но ведь из текста прямо не вытекает, правда все это или нет. Гарантия здесь — только мое слово, но не мои слова, о которых выше я уже сказал, что это козыри слабые (притча о пастушонке). Хотя, разумеется, четыре досье — доказательства более чем убедительные.

Как я себя ощущаю, спрашивает по телефону милейшая Р. Замеча-а-тельно, со стоном говорю я, как романист, который лет десять как проклятый вкалывал, потел над новым романом, и вот он готов, и автор его чувствует некоторую усталость, отупение, счастье и облегчение.

Как хотелось бы еще потянуть время, пусть отец торжествует. Но потом мне приходит на ум: это невозможно: все же Бог — не ты. [В самом деле.] <���Действительно.>

20 февраля 2000 года, воскресенье

Слушаю, как в утренней радиопередаче кто-то возмущается: почему до сих пор недоступны досье В и Р [вербовочные и рабочие] сетевых агентов — ведь те, кто вели их, возможно, как раз в благодарность за эти услуги сегодня сидят на хлебных местах, в то время как жертвы, те, на кого доносили, кому поломали жизнь, влачат теперь жалкое существование; приблизительно так. (Сама передача как таковая мне глубоко противна — сплошная предвзятость, неискренность, ложь, и именно оттого, что в ней демагоги спекулируют на реальных людских страданиях. Но еще противнее, что в данном случае я полностью с ними согласен. Однако придет время, они и на меня собак спустят.) Мой отец о теплых местечках и не мечтал, жил героическими будничными заботами о своей четырехдетной семье, но в том, что его донесения никому не вредили, я сомневаюсь. Вредили. Наверняка вредили, не могли не вредить.

Почему? Почему? Что это было, какие компрометирующие обстоятельства? Видимо, что-то личное. Секс? Обычно используют это. Ну а конкретно? Что, сзади? С собакой? Тысяча чертей!!

Вечером вместе с Жожо мне придется пойти на их предвыпускной бал. И даже, наверное, танцевать. Бедная малышка Жожо. ж. с.

22 февраля 2000 года, вторник, Берлин

Ощущение, будто отец отпустил меня на каникулы. Глотнуть кислорода. Возможно, весь материал нужно было просмотреть сразу, но есть свой резон и в том, чтобы сделать паузу. К тому же я не могу похвастать тем, как здорово я все это переношу. А кроме того, не знаю, переношу ли. То есть никак не переношу, потому что не знаю, что нужно перенести.

23 февраля 2000 года, среда

В этот день сорок три года назад эти мерзавцы завербовали моего (мерзавца) отца. Каждый год я буду вспоминать об этом и, как умею, молиться, подобно достойному убеленному сединами фарисею. с. А потом вскрою бутылку отменного вина и выпью ее за его здоровье. [Случайность, но сейчас, когда я это переписываю, как раз 23 февраля. И бутылка Cervaes Cuvée, подаренная Золи Хейманном, именно то, что надо; но это вечером.]

25 февраля 2000 года, пятница

Я впервые живу в бывшем Восточном Берлине (точнее, Восточного Берлина никогда не существовало, был только Западный и столица Германской Демократической Республики), может, это избавит меня от примитивного комплекса, что под Берлином я до сих пор подразумеваю Западный; тоже мне, «веси» нашелся.