Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

О ерунде, ни о чем, но вот фразочка: зарекомендовал себя как человек добросовестный, но неспособный к самостоятельным действиям,и все-таки, по мнению Тота, пригоден к использованию.

19 сентября 1958 года

Площадь Геллерта. На вопрос, каково его мнение о положении на Дальнем Востоке, он ответил, что, по всей вероятности, обе стороны пойдут на уступки и войны не будет. — В электричке двое неизвестных говорили о том, что епископов Эндреи и Паппа — как они выразились — посадили. Не является ли это заключенное в тире уточнение шагом в сторону «наших», противостоящих «ненашим»? Сантиметр за сантиметром его вдавливают — да он уж и сам туда лезет — все глубже в дерьмо.

Примечание: (…) хотя он и говорил со своими знакомыми из аристократов, но беседу провел не так, как я его инструктировал (…) В ходе беседы он должен задеть(sic!) материальное положение и трудные обстоятельства жизни. Поставить вопрос, дискриминируют ли их так же, как и его.То есть он должен плакаться. А я-то всегда говорил, что мы никогда не слышали, чтобы он хныкал, и как для нас важен был этот пример.

30 сентября 1958 года

С этой целью я разговаривал с женой В. П., с Й. П., Д. Б. и женой Б. Э., однако никто из них с данным лицом незнаком. Воспользовавшись случаем, я поинтересовался у них, чего они ожидают от референдума во Франции; все они полагали, что победит де Голль. (Что и произошло через несколько дней.)

Европа: вид снизу. «Воспользовавшись случаем». Неужто и правда он ради Тота затевал такие идиотские разговоры? Представить себе не могу, что жизнь его состояла из этого.

Задание: В повседневных беседах ему надлежит отслеживать политические мнения поименованных(?) лиц и излагать их независимо от того, положительные они или отрицательные.Эстетические позиции Тота абсолютно совпадают с моими. Особое внимание следует обратить на выборы и положение на Дальнем Востоке. Донесение должно отражать в первую очередь классово чуждые мнения.Отражай, фатер.

7 октября 1958 года

В ходе бесед я неоднократно касался вопроса о выборах. Но в целом большого интереса это не вызывало; в Чакваре это объяснялось, вероятно, тем, что был храмовый праздник, ярмарка, так что поддерживать тему не удавалось.

Стоп. Остановимся на минуточку, потрясенные, на грани рвоты. (Солнце за окном светит так весело, словно бы говорит: врешь! не может такого быть!) Мы сейчас предаем наших бывших слуг, сдаем их этим сволочам (которые в принципе представляют исторические интересы наших бывших слуг, точнее, в 1958-м не представляют уже и в принципе). Возможно, мы предаем их интеллигентно, никто ведь не пострадает, имен в донесении нет, но все же представим себе ситуацию: они выпивают вместе на сельском празднике, тронуты уважением, да и сами себя уважают за то, что смеют в открытую показаться с «помещиком» (его сыном), да и вообще они попросту любят Папочку, любят, потому что не любить его невозможно, будь здоров, Матика, и ты будь здоров, дорогой Додо, с., [с.], <���все, выплакал>, после чего агент возвращается домой, дети висят на нем, будто фрукты на дереве, что ты привез нам с ярмарки (гостинцы), жена с некоторым подозрением обнюхивает его, ищет чужие запахи, а потом он садится за письменный стол, тихо, дети, ваш папа работает! и начинает писать: В ходе бесед я неоднократно касался вопроса…

Мне больно. (Был момент, уже post festum, когда мне очень хотелось, чтобы «Гармония» начиналась этими словами, чтобы именно они стали первой фразой в «Жизни рода Эстерхази»: 1. Мне больно. Но я передумал, и осталось пророческое «чертовски трудно врать…».)

Агент воздерживается от конкретики. Не ищет контактов с лицами одного с ним классового происхождения, замыкается в узком семейном кругу. А потому и не может давать подробную информацию. На встречах с ним я пытаюсь его постепенно от этого отучить.Так вот кто, оказывается, отучил его от узкого семейного круга. Если бы знала об этом Мамочка… Или знала? Да вроде и признаков не было. В самом деле, что она могла знать?

Поскольку сегодня пятница, из Архива меня вышвырнули в полдень, и я отправился в Эгер на встречу с читателями. Почерпнув силы как раз из последних событий, я решил завернуть в Хорт. С некоторым трудом отыскал улицу Геребена Ваша, где мы жили во время депортации. Но в дом заходить не стал. То была еще чистая ситуация, еще ничем не запятнанные евангельские страдания. Ну и грязища кругом! Страна грязи. Я пишу это в ресторане между Хортом и Дёндёшем. Стоит вонь. Впитывается в одежду, я тоже буду вонять. Воняет с кухни, воняет от официанта, воняет от двух мужичков («из местной кооперации»), которые уминают рубец. Что-то дурно пахнет моя страна. Но рубец выглядит замечательно, аппетитный, свежий. Я заказываю консоме из дичи, тоже вкусно.