Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

8 января я закончил, опять записал: ГОТОВО , суббота, полдень (минуты на этот раз не указывал), после чего отнес рукопись своей машинистке Гизелле. Мне нетрудно понять Достоевского, влюбившегося в свою секретаршу. Додиктовался, что называется. Гизелла — первая читательница моих романов, так что положение у нее щекотливое, не менее щекотливое, чем мое. Утонченная, образованная дама, Гизелла, хотя и придерживается весьма строгих принципов (во всяком случае, таково мое впечатление), ведет себя безупречно и никогда не злоупотребляет моей беззащитностью (ведь текст, который я ей вручаю, еще дымится, настолько он свеж), за что я ей благодарен безмерно. Гизелла не обижает меня, но и не жалеет; мне, естественно, хочется поскорее выжать из нее похвалу (честно говоря, мне хочется, чтобы от моих шедевральных текстов она падала в обморок, а я приводил бы ее в себя, хлопая по щекам, полно, полно, дорогая Гизелла, мне, конечно, понятно, что вас взволновало, но зачем же так, это перебор), я снова и снова пытаюсь дать ей повод для комплимента, ну, похоже, текст вроде бы более или менее, в общем и целом в порядке, не так ли? но Гизелла высказывается только тогда, когда этого хочет она, а не тогда, когда этого хочется мне. Я бы это назвал жесткой деликатностью. Она не любит ненормативную лексику (поскольку, кроме меня, она печатает Надаша, можно представить, как тяжела ее жизнь) и иногда отчитывает меня, и все же это игра, хотя спрашивает она вполне серьезно, зачем, с какой целью, в чем смысл и нужно ли это вообще.

Но все это болтовня, я тяну время, что и ошибка, и глупость, ибо времени у меня нет. Было, да кончилось; для меня теперь существует лишь настоящее время.

На следующий день, 9 января, я валялся с тупой головной болью, но к вечеру все же решил вернуться к роману — «причесать» немного 2-ю книгу; работа казалась мне детской забавой, нужно было просмотреть еще не использованные карточки, вставить в текст то, что можно, и вообще чуток поогладить, похорошить текст. Но организм мой проявил характер и в шесть утра в понедельник был уже на ногах, а в половине седьмого я, еще не одетый, в шлафроке и шерстяных чулках, как какой-нибудь литератор-любитель из английских аристократов, уже сидел за столом. В субботу, 15-го, я снова встал в шесть утра и в четыре пополудни записал в свой блокнот: вот теперь ГОТОВО! , подчеркнув все жирной чертой. Роман действительно был готов. Собрав тетради с рукописью 2-й книги, я помчался к Гизелле, попытался, но тщетно, выудить из нее первые впечатления, а вечером открыл за ужином бутылку шампанского и не помню в который раз посмотрел по ТВ «Криминальное чтиво».

Еще осенью я грезил о том, чтобы, закончив роман, отправиться вместе с женой (своей любушкой) на край света, куда-нибудь, где тепло, на Мальдивы или черт знает куда. В конце концов нам выпало это последнее, «черт знает куда», Dichtung und Wahrheit [4] Действительность и фантазия (нем.) ; название автобиографии И.В. Гете (в русском переводе — «Поэзия и правда»). , и мы отправились на четыре дня к Балатону, в сиглигетский дом писателей. Все было замечательно. В воскресенье, 23 января, туда, в четверг, 27-го, обратно. Мы гуляли, отсыпались, у меня слегка побаливала поясница (пришлось уделить ей внимание). Перед отъездом в дом творчества, в пятницу вечером, на автоответчике меня ожидало сообщение: звонил М. из Центра исторической документации, просил с ним связаться. Я позвонил ему уже из Сиглигета, и мы договорились о встрече в пятницу, 28-го, в час дня.

Я пытаюсь восстановить картину этого четверга, в определенном смысле тоже последнего в моей жизни, но получается плохо. Помню, вечером я был на традиционном ужине еженедельника «Элет эш Иродалом», такие устраиваются в конце каждого месяца, — собственно, этими встречами редакторов и читателей исчерпывается вся моя регулярная светская жизнь, и, несмотря на работу, усталость, я бываю на них с удовольствием: только здесь я могу почувствовать, что страна еще существует, что существуют город, коллеги, друзья и подруги, да и кухня вполне приличная. Так что последний четверг моей прежней жизни закончился весело.

И вообще, мало-помалу мною стало овладевать хорошее настроение, более того — почти счастье, я чувствовал, мне казалось, что книгу мою ожидает удачная судьба. Еще во вторник, 25-го, в день святого Павла, позвонила Ж., сказала, что прочитала рукопись и — ах! ох!.. Я стоял в кабинете директора дома творчества, напротив сидела Р., полгода назад подарившая мне два замечательных редких слова (жарник, колобец), которые помогли мне сделать более достоверными сцены из жизни во время ссылки («Harmonia cælestis», стр. 485); Р. сидела за своим столом, деликатно глядя мимо меня, пока я со счастливой, если не идиотской улыбкой слушал, без преувеличения можно сказать, растроганный голос Ж., слушал, насколько очаровал ее мой роман и насколько очаровал ее мой отец. Единственной неподдельной радостью, которую мне доставил роман, было восторженное отношение Ж. и, пожалуй, еще одного человека — директора издательства Г., потому что все остальное, все добрые слова о моей работе утонули во мраке, который накрыл меня на следующий день, 28-го января, в этом мраке я с тех пор и живу и теперь уже буду жить до конца моих дней.