Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Но все, о чем я рассказываю, занимало меня лишь постольку-поскольку: в то время я заканчивал «Гармонию», как проклятый вкалывал от зари до зари. Роман я завершал несколько раз, точнее, мне несколько раз казалось, что он готов и остальное — всего лишь формальности, хотя и умом, и по опыту я должен был понимать, что так не бывает, формальностей в таком деле не может быть и глупо считать, будто все остальное — лишь «дело техники»; пока роман действительно не готов, с ним может произойти что угодно, он как граната с выдернутой чекой. Если что-то почти готово, это значит — оно не готово.

На три дня мне пришлось прервать работу, coitus interruptus, но перерыв этот произошел, собственно говоря, ради другого coitus’a (учитывая все воспоследовавшее, стиль этой фразы небезупречен и даже фальшив, да и сам я фальшив — живу, как будто того, о чем предстоит рассказать, нет и в помине). Я отправился в Вену, где мне вручали Государственную премию Австрии. Три дня райской жизни, прекрасный отель, отличные рестораны, легкий променад, торжественная церемония в резиденции федерального канцлера, беззаботное опьянение от успеха. Слушая на церемонии саксофон Ласло Деша, я не ощущал даже нетерпения, переживал момент скорее как глубокий спокойный вздох перед последними днями работы. Я не знал, что это последний момент в моей жизни, когда мне дозволено радоваться как ребенку, а радоваться я умею, такой уж характер, в этом деле я суперталантлив, меня этим наградил Всевышний (и глаголил с небес Господь: радуйся, ёшь твою мать! и стало так, во славу дел Твоих, Господи), я не знал, что совсем, совсем скоро все кончится и во мне поселится такой безграничный мрак… впрочем, не безграничный, границы его будут точно совпадать с границами моего тела, — словом, я и подумать не мог, что ощущение легкости на сердце я испытываю в последний раз. И никогда больше не испытаю.

Впервые я закончил «Гармонию» 16 декабря 1999 года, и в доказательство серьезности сего акта нескромно записал в блокноте: 23 часа 7 минут , и добавил: ГОТОВО! Большими буквами. В первой части романа оставались еще некоторые проблемы, которыми я намеревался заняться еще летом, но не получилось (время ушло на подготовку речи: я должен был выступать на открытии Франкфуртской книжной ярмарки), однако я не придавал этому значения, полагая, что все это пустяки, технические детали, всего-навсего нужно поменять порядок первых десяти фрагментов, один день спокойной, неспешной работы.

Спокойная, неспешная работа, стоило мне за нее только взяться, вылилась в сущий кошмар. Ибо — несколько упрощая дело — когда упомянутые фрагменты оказались на своих местах (сюда, в самое начало, переместить фразу: «Чертовски трудно врать, когда не знаешь правды», там вставить новую фразу, ну и т. д.) и я взялся за 11-й фрагмент, выяснилось, что в этом месте должен стоять не 11-й, а, положим, бывший 87-й. 12-й же должен быть не 12-м, а скорее всего 301-м. То есть вся композиция требует пересмотра, для чего нужно составлять тематические перечни, снова все держать в голове, а поскольку это непросто, то потребовался еще и перечень перечней, и самое главное, всю первую книгу романа нужно было осмыслить и переосмыслить, максимально сосредоточившись на материале, к чему я был не готов.

Кое-как я пережил праздники, и началась, наверное, самая напряженная в моей жизни трудовая неделя; я практически не одевался, ел от случая к случаю, перестал бриться, заполночь падал в постель, в семь утра просыпался с таким ощущением, будто лег минуту назад, и тащился к письменному столу, забыв все и вся, ничего, кроме текста, нумерации, композиции, для меня не существовало. Иногда во второй половине дня я ложился минут на пятнадцать, такое со мной бывало и раньше, но теперь эти четверть часа я спал как убитый, трупом (как мой отец, см.: «Гармония», стр. 553 [3] Здесь и далее — ссылки на русское издание «Harmonia cælestis» (М., Новое литературное обозрение, 2008). ).

Духовные, физические и моральные силы мои достигли предела. Быть на пределе — ощущение классное, но внушающее человеку сознание беззащитности. Мне казалось, если кто-нибудь сейчас бросит на меня взгляд, я заплачу. Или врежу ему по морде. Наверное, жить со мной в эти дни было интересно.

Но взбунтовался против этого только Миклош (13 лет). Или других недовольных я просто не замечал. Какой ты отец? Нормальный отец так себя не ведет. А как он себя ведет? тупо спросил я, сидя на кухне. Нормальный отец уделяет внимание своему ребенку, нормальный отец играет с ребенком, со своим родным сыном! в пинг-понг, нормальный отец совершает с ребенком экскурсии по окрестным горам! Но ведь я… Да знаю я, все я знаю, роман! Ну да! Nix ну да. На первом месте должна быть семья! — воскликнул он, будто строгая, но утратившая последнюю надежду жена. Я оживился, зная, что на это ответить, и, как провинившийся муж, агрессивно ответил, что ему прекрасно известно, как важна для меня семья, но работа — прежде всего! На что Миклош, все еще в роли оскорбленной жены, выскочил из кухни. Я только пожал плечами, ну и бегайте от меня все, что я могу поделать? Эту мою беспомощность, видимо, понимал и сын; минут через пятнадцать он вернулся за своей пиццей и, уходя, — хотя и без слов, да и что тут было сказать? — потрепал меня по плечу, как будто он благоразумный взрослый, а я — пацан, ладно мол, какой есть такой есть, отныне будем считать, что нормальный отец — это ты.