Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Половина десятого. Пишу в электричке, держа тетрадь на коленях (как Тибор Дери на знаменитом снимке). Еду в Архив; но сперва нужно заскочить в Институт 1956 года, забрать переделанное рекомендательное письмо, которое позволит мне изучать документы, касающиеся всей семьи.

Я нервничаю, как в кино.

Как будто я направляюсь в (кадаровскую) полицию. То есть боюсь. Я боюсь не «архивных событий», которые мне предстоят, а того, что меня сейчас арестуют, станут допрашивать, истязать. Как Белу Саса [9] Бела Сас (1910–1999) — журналист, в 1949 году был одним из обвиняемых в нашумевшем политическом процессе по так называемому «делу Райка»; в тюрьме подвергся нечеловеческим пыткам; автор разоблачительной книги об этих событиях («Без всякого принуждения»), опубликованной в 1963 году на Западе. . Подвергнут тому, чего они не успели до 1990 года. Поразительно, но страх, возникающий из этих фантасмагорий: реальный. Чу-у-увст-во ме-е-е-ры!

Жаль, однако, что я не смог насладиться вчерашним вечером, а ведь он для этого был и придуман: для кайфа. Было только хорошее, любовь, почитание и т. п., я же смотрел на все с такой невообразимой дистанции — этакий серьезный мужчина, чуждый всяких мирских сует. Грозящая мне серьезность заметно меня беспокоит. Да и понятно; боюсь, мне это — как корове седло. В моей несерьезности содержания больше. [По части серьезности хорош, например, Имре Кертес. Когда он хохочет, не хохочет даже, а ржет: вот это серьезно! Говорю это не из зависти — из гордости. Я горжусь его ржанием!]

Еще утром, перед тем как выйти из дому, я отправил факсы в Белград и Париж (знай наших!), на столе у меня — чилийский (или аргентинский?) литературный журнал, с обложки которого на меня ободряюще смотрит — смотрю я сам. Так к какому же миру, какому из этих двух я принадлежу? Опять только к бумажному?! Ну, к этому, должен сказать, я привык. (Жалость к себе.) (Жалость к себе и конечная станция — «Площадь Баттяни».)

Ну не лежит у меня душа к этой реалистической прозе. Нужно писать, что происходит вокруг меня, не более и не менее, но странно, мне скоро пятьдесят, а я ничего подобного никогда не делал. Хотелось бы постоянно иметь рядом с собой (или даже внутри себя) видеокамеру и магнитофон. Ведь фразы свои я обычно соизмеряю с другими фразами, а не с «реальностью»; и только теперь мне видна вся их худосочность.

В Институт 1956 года я проникаю почти как вор; кто-то передо мной набирает код домофона, его впускают, и я, тать крадущийся, шмыгаю вслед за ним, тут же осознавая свою изворотливость (нашел слово: пришибленность!) и ловкость. Секретарша, завидев меня, размахивает письмом.

Пожалуйста, все готово. Так что, надеемся…

На что? в лоб спрашиваю я — как мне кажется, не агрессивно, а скорее отважно. Она поднимает на меня глаза не то чтобы неприязненно, но и не дружелюбно.

Надеемся, найдете то, что ищете.

Я не ищу ничего, просто хочу заглянуть в то, что есть (да заткнись же ты, наконец!).

Ну да. Раз уж есть…

Я благодарю ее, стараясь быть непосредственным и любезным. Боже мой, неужто теперь так и будет? [Так.] <���Так.>

То же самое я разыгрываю и здесь, в читальном зале Архива. Я боюсь, что, взглянув на меня, все заметят… заметят отца. Что меня тут же разоблачат. Посмотрят на меня и кивнут: ну да, ведь папенька ваш — сту…

…кач! написал я, когда ко мне подошел М. Принес папочкины материалы (слезы; но это я так, обозначаю в качестве видеокамеры; ну почему стукачом оказался не отец Месея или Надаша, уж они описали бы это все гораздо точнее, почему я должен заниматься вещами, не отвечающими моему та-ла-ан-ту?! — о, о, если б глупость болела! а впрочем, болит!).

Он опять мнется, воплощая собою предупредительность и тактичность. Задача его, можно сказать, непроста.

Выявили еще одно, четвертое, досье, говорит М., из которого видно… ну, в общем… материал хороший (при слове «хороший» я испытываю облегчение)… надеюсь, он вас не разочарует… (Или: он вас не расстроит? А ведь разговор состоялся минуту назад; Жигмонд Мориц был прав, когда по-наглому записывал всех подряд [10] Жигмонд Мориц (1879–1942) — выдающийся венгерский писатель-реалист; значительную часть своей жизни провел в путешествиях по стране и при этом никогда не расставался с блокнотом. .)

Он улыбается, я — тоже. Я забываю, что он все знает, и веду себя как нормальный. Он предлагает мне свою помощь — если что-то будет мне непонятно, ну да, я всю жизнь мечтал! сейчас сядем и будем вместе изучать «материал»! хотя я не сомневаюсь, что это было бы мне полезно. Так или иначе, я благодарю его за помощь, обижать М. я не могу, еще не хватало настроить его против себя!