Збигнев Домино - Польская Сибириада

Утром выехали с опозданием. Бабка ругалась с Кузьмичем, требовала оставить больную девушку под ее опекой.

— Успокойся, Прасковья! Не могу. Сама знаешь, не положено. Арестантка ведь!

— Больная она, больная, а не арестованная! Гляди, Кузьмич, на твоей совести бедняжка будет!

— Заткнись, баба, с меня хватит! Опять язык распустила. Видишь, ей лучше. Вечером будем в Канске, а там ею займутся.

— Знаю я, как вы займетесь! Возьми вот шубейку старика, накроете девчонку. Вернешь при случае.

Целина, бледная, как просвирка, чувствовала себя лучше, температура спала. Говорить только не могла. Бабка Прасковья уже в санях прикрыла ее шубой. Девушка подняла голову и поцеловала бабке руку.

Поздним вечером калючинский конвой въехал на слабо освещенные улицы Канска.

Корчинский не сомневался, что в тюрьме их разделят. И уж наверняка отделят Целину. Наклонился над ней, погладил по щеке. Щека была горячая, снова поднялась температура. Но девушка была в сознании, держалась молодцом.

— Прости, Целинка, это все из-за меня. Прости меня, деточка. Поправляйся. У тебя вся жизнь впереди. — И быстро отвернулся, не сумев сдержать слез.

Целина держала Владека за руку. Он почувствовал, как она тянет его к себе, как будто хочет что-то сказать. А когда наклонился, услышал то, чего так страстно ждал:

— Я люблю тебя, Владек, очень люблю…

Только ближе к весне чудом спасенную от тяжелого воспаления легких Целину Бялер выписали из тюремного госпиталя и посадили в камеру с уголовницами.

Кароля Корчинского и Владека Лютковского уже давно не было в канской тюрьме. Их погнали по этапу в ГУЛАГ.

Всех их, без дополнительного суда и следствия, на основе собранных Барабановым материалов, НКВД приговорил по 58-й статье. В приговоре было сказано, что «вышеназванные, действуя в сговоре, занимались контрреволюционной деятельностью против СССР и антисоветской пропагандой». Приговоренные получили следующие сроки, без права обжалования:

Кароль Корчинский — 20 лет лагерей строгого режима.

Владислав Лютковский — 10 лет лагерей строгого режима.

Целина Бялер — 10 лет в лагере общего режима.

Канун весны. День становится все длиннее, солнце — все выше, все теплее, постепенно начинают таять снега. В полдень даже при полном безветрии деревья с гулом роняют с крон на землю снежные шапки. С крыш бараков свисают сосульки, капает вода. Снег на Пойме пропитался влагой, появились крупные залысины бесснежного льда, укатанная зимой дорога превратилась в темную колею, испещренную пучками сена и конским навозом. На солнечной стороне береговых излучин журчат тоненькие, набирающие силу ручейки. Отступили безжалостные морозы, только ночью пытаясь вернуть свою силу. Стаи волков ушли вглубь тайги, реже попадаются на глаза людям. Ледяная корка на снегу облегчает им охоту на оленей, волки теперь сытые и ленивые. Линяет, становится серым заяц-беляк. Дятлы все усерднее обстукивают стволы больных деревьев. Улетели на юг яркие снегири. Появились первые скворцы, верные предвестники наступающей весны. На прибрежных вербах несмело проклевываются пушистые комочки. Белокожие стройные березы брызжут из-под лезвия топора сладковатым соком. Канун весны!

Калючее с восходом солнца пустеет. Бригады, как всегда, вышли на рубку леса. В бараках остались старики, дети и тяжелобольные. Число больных с каждым днем угрожающе растет. Резкая смена климата, зимние холода и обморожения, непосильный труд, недоедание валят с ног даже самых крепких. Комендант Савин да и вечно всех подозревающий Барабанов перестали с некоторых пор пугать фельдшера Тартаковского каторгой за саботаж, за то, что он, якобы, из жалости к полякам выдает им слишком много освобождений от работы в тайге. Сами все видели, своими глазами. В «доходягах» они тоже разбирались благодаря своему богатому лагерному опыту. «Доходяги» сначала раздувались от отечности, чтобы потом неожиданно резко похудеть, покрыться смердящими гнойными струпьями и обессилеть до такой степени, что уже не было сил подняться с нар, пройти пару шагов, двинуть рукой. Доживающий свои дни «доходяга», вылитый скелет, терял интерес к жизни и остатки воли, не реагировал на окружение, равнодушный ко всему, кроме еды. А когда цинга , как здесь называли скорбут, сначала в кровь изъедала ему десны, потом гноила их, и «доходяга» выплевывал последние зубы, так что уже ничего не мог жевать, — спасения не было. Умирал…