Збигнев Домино - Польская Сибириада

Люди голодали. Самые энергичные и предприимчивые не прекращали попыток раздобыть хоть немного дополнительной еды.

Данилович не находил себе места, глядя на своего трехмесячного сына. Малыш, лишенный нормального питания, особенно молока, хирел на глазах. Ежи видел, как Наталка обманывала плачущего от голода мальчика материнской грудью, в которой давно уже не было ни капли молока. Фельдшеру Тартаковскому сухого молока для детей хватало только для больных. Данилович пробовал договориться с извозчиками, которые возили продукты из Канска, чтобы привезли немного мороженого молока. Несмотря на страх перед НКВД, может, и удалось бы кого-то подкупить, но ни один из них не был уверен, что этой зимой еще раз попадет в Калючее. Один из них рассказал, что примерно в двадцати верстах от Калючего, над Поймой, находится ближайшее селение, Усолье. Живут в нем буряты, и хоть они главным образом занимаются охотой, иногда все-таки держат скот, сажают огороды; может, у них удалось бы добыть продуктов и молока.

Данилович долго не размышлял. Тайком уговорил на этот рискованный поход в Усолье Яна Долину и одного из братьев Курыляков, Сташека. О том, чтобы получить разрешение в комендатуре, не могло быть и речи. Они решили выйти в субботу вечером и вернуться, самое позднее, в воскресенье. Кроме рублей, взяли с собой кое-что из польской одежонки на обмен.

Из Калючего в Усолье наезженной дороги не было. Решили держаться Поймы. Шли гуськом, серединой замерзшей реки. Было полнолуние, видимость хорошая, ночь морозная, безветренная и тихая. Далеко вокруг разносился звук шагов, хруст снега, покашливания идущих. По обоим берегам реки темнела плотная стена тайги. Шли молча, быстро, настороженно всматриваясь и вслушиваясь в ночную тишину. Похоже, они правильно прикинули расстояние до Усолья и свои возможности, потому что когда вместе с восходящим солнцем, замерзшие и уставшие, они вышли из-за крутого поворота реки, на правом берегу увидели лесную деревушку. Остановились, чтоб немного отдышаться и подумать, что делать дальше. Больше всего пугала встреча с военными властями, не говоря уже о милиции. Деревня не спала, из некоторых труб высоко в небо поднимался дым. Решили рискнуть и постучать в первую попавшуюся хату. А если что-то пойдет не так? Не успели они договориться, что делать дальше, как их насторожил характерный посвист скользящих по снегу лыж. Оглянулись. По их следу шел к ним вооруженный мужчина! Шел не торопясь, на широких коротких лыжах. Крепкий, среднего роста, в куртке из оленей шкуры и большой собачьей шапке. Остановился в нескольких шагах. Поправил болтающиеся на левом плече тушки зайцев-беляков, двустволку перебросил на предплечье, удобнее для выстрела. Мужчина был смуглый, с худощавым лицом, с раскосыми глазами. Похоже, человек возвращался с охоты, но был ли он охотником? Пришелец первым нарушил затянувшееся молчание. Приветливо улыбнулся и спросил:

— Поляки?

— Поляки, — признались они хором, удивляясь, как он это узнал.

— Калючее? — охотник махнул рукой за спину.

— Да-да, Калючее.

Мужчина перестал улыбаться, на секунду как бы задумался.

— Сбежали?

— Нет, нет! — бурно возразили они. — Мы в деревню, хотим купить молока для детей, продуктов…

— Ааа… Продукты. — Мужчина с пониманием кивнул головой и снова улыбнулся.

Встреченный поляками человек был бурятом, звали его Оной Егоров. Практически всем колонизованным сибирским народам россияне давали фамилии на свой манер, причем в основе почти всегда было русское имя. Отсюда в сибирских кочевьях оленеводов, в лесных селениях и деревнях по берегам рек, среди бурят, эвенков и чукчей каждый второй носил русскую фамилию Иванов, Петров, Егоров, Васильев или Степанов.

— Усоль! — Оной показал в сторону деревни. По-русски говорил плохо, короткими, прерывистыми фразами.

— Продашь продукты?

— Мало, мало есть… — и все время улыбался.

— Молоко надо… Детско, ребьонок, — объяснял ему Данилович.

— Ребенок, молоко… понимаю, понимаю. Пошли, — решил Егоров, и они двинулись в сторону деревни. Шли за ним, хоть и не были уверены, кто он такой и что их там ждет.

— Была-не была, в крайнем случае милиция нас обратно в Калючее отошлет.

— Или еще дальше на каторгу загонит.

— А не все ли равно?

— Мой дом! — Бурят показал на засыпанную снегом по самую крышу избу.

Подворье Егорова состояло из довольно большого деревянного дома и низкой хозяйственной пристройки. Комната, в которую он привел гостей, была просторной, с большой русской печью, в которой весело горел огонь. Освоившись с полумраком, гости с любопытством озирались вокруг. В комнате находились двое стариков, вероятно, родители Егорова, три молодые женщины и несколько маленьких детей. Все молча разглядывали пришельцев. Одна из женщин помогла охотнику, повесила ружье и вынесла в сени зайцев. Вторая раздувала огромный закопченный самовар. Третья, самая младшая, унизанная бусами, с узорчатой повязкой на лбу, пряталась в темном углу в окружении ребятни. Дед сидел на покрытой шкурами лежанке и курил трубку. Бабка тоже с трубкой в зубах возилась с горшками у печи. Егоров разговаривал с семьей по-бурятски, временами показывая в сторону гостей. Они поняли только одно повторяющееся слово «поляк». Семья молча слушала, старик понимающе кивал головой. В избе было жарко, душно, воняло шкурами, старым жиром, людским потом. Но чисто. На деревянном полу лежали волчьи и медвежьи шкуры. В углу на полочке стояла небольшая фигурка Будды. На стене висел бумажный портрет улыбающегося Сталина. Охотник, проследив за их взглядами и догадавшись, что их интересует, показал на портрет.