Збигнев Домино - Польская Сибириада

И только теперь, после окончания войны, стали вдруг в Булушкино подсчитывать, кто из деревни ушел на фронт, кто с войны вернулся, кого все еще нет, а кто уже никогда не вернется. Результат получился трагический. Большинство здешних мужчин на войне погибли. Несколько человек стали инвалидами на всю жизнь. Только шестеро из тридцати призванных на фронт вернулись в Булушкино живыми и здоровыми. Но и они, отравленные гарью войны, никак не могли прийти в себя: пили без всякой меры, ругались с бабами, орали охрипшими с перепоя голосами фронтовые песни, без конца рассказывали о своих героических победах, о дальних странах, непонятных, буржуйских, где нет ни колхозов, ни совхозов, где каждый мужик сам себе «царь, Бог и военачальник» . Такой образ жизни бывших фронтовиков всем выходил боком.

А тут еще новая война с Японией вызвала волну паники в деревне. Бабы никак не могли понять: они что же, мужики эти наши, всю жизнь теперь воевать будут? То немцы с Гитлером, а теперь какого-то косоглазого японца лихо принесло. А мужик он и есть мужик, тут же на новую войну засобирались. «Все для фронта, все для победы!»

— Бездельники, пьяницы горькие, ишь, как им война по вкусу пришлась! Ты, баба, мучайся тут, детям задницы подтирай, а они воевать пойдут, ордена себе цеплять, водяру жрать и по чужим бабам таскаться! Мало им было разных немок, японок они еще не пробовали!

Так пришла в Булушкино первая послевоенная зима. До того, как снег замел тайгу, а реку сковали лютые морозы, Сташеку еще два раза пришлось прятаться в тайге от милиции. К счастью, милиционер не особенно рьяно рвался на поиски.

В совхозе обычная зимняя работа. Сташек с Серко ездил в тайгу за дровами, возил сено из стогов на прибрежных лугах. И как каждую зиму ночь на работу выгоняла, ночь и домой загоняла. Работа, повседневные заботы о том, чтобы добыть пропитание для семьи, оставляли все меньше времени для грустных мыслей — когда?! Когда же, наконец, придет из Тулуна на Волчий приказ: «Погрузить на подводы всех ваших поляков, какие только есть, и немедленно отправить на станцию Тулун! Домой, в Польшу ваши поляки возвращаются!» Но вызова такого все не было и не было. Боже! Скорее бы весна, уж тогда наверняка. Наверняка!..

В то утро санным обозом они ехали в верховье Золотушки за сеном. Еще только начинало светать. Дорога вилась руслом реки. Не прекращавшиеся несколько дней метели замели реку высокими сугробами. Путь был нелегким. Но в совхозе кончилось сено, и надо было его привезти, невзирая на погоду. От коней валил пар, они с трудом преодолевали глубокий снег. Сташек тащился предпоследним, чему даже радовался — Серко шел по протоптанной дороге. Хотелось есть, Сташек стучал зубами от холода, сидел спиной к коню, пытаясь укрыться от колючего снега. Из задумчивости, а может и из дремы, вырвал его едущий за ним следом Павлик.

— Не спи, ограбят!

— Что? Что? Чего стоим?

— А вот чего стоим, я не знаю. Пойдем, посмотрим, что там случилось, из-за этой чертовой вьюги в двух шагах ничего не видно.

Первыми санями правил Виктор Богатулин, фронтовик, единственный из вернувшихся недавно с войны, кто не напивался в усмерть, а взялся в совхозе за работу. Когда ребята добрались до него, он стоял у саней и показывал в направлении просвечивающей сквозь стволы деревьев поляны. Уже было довольно светло. Сташек подумал о волках, но, выглянув из-за укутанной снегом елки в сторону поляны, замер от удивления. На поляне было полно… людей! Издалека трудно было разобрать, что за люди. Горело несколько костров. Люди стояли вокруг них, сидели на снегу или на корточках рядом. Парни стали обсуждать, кто бы это мог быть, но тут из-за сосны выскочил часовой с автоматом. Молодой солдат в белом кожухе и высоких валенках со строгим выражением лица.

— Кто такие? Что тут делаете?

— Мы из совхоза. За сеном едем. Там на поляне наши стога стоят.

— За сеном — не за сеном, я вас дальше пустить не могу: приказ есть приказ! — солдат как будто оправдывался, что, похоже, почувствовал Богатулин.

— Думаешь, я не знаю, что такое приказ? Я сам недавно с фронта вернулся, до самого Берлина дошел. Но скотина без сена жить не может. А ты сам откуда? Из деревни, из города?

— Из деревни, а что?

— Значит знаешь, как это без сена. Долго вы тут еще стоять будете?

— Ночевали… Наверное, скоро двинемся.

— А если не уйдете? Может, старшего позвать?

— Меня сменят вот-вот. Сейчас, верно, подойдут…

— Закуришь?