Но Нюрка есть Нюрка, у нее от слез до смеха один шаг. Вытерла слезы и затащила Сташека в дом, на прощальное чаепитие, на стаканчик брусничного кваса…
— А нет ли у тебя, Стасик, чего-нибудь польского на память? Может, картинку какую-нибудь, чтоб Польшу вашу видно на ней было? Нет? Жалко… Может, у других ваших есть? Будь добреньким, поспрашивай. Не для себя прошу. Для Броньки, для сыночка. Понимаешь, вы уедете, напишите когда-нибудь или нет — неизвестно. А он, сиротка, отца родного, поляка, может, никогда не увидит. А так бы, когда он вырастет и все будет понимать, я бы ему показала картинку. И соврать могла бы: «Вот тебе сыночек, на память от твоего отца из далекой Польши». А может, и такой обман бы взяла на свою материнскую совесть: «Вот, сын, это единственная память о твоем отце, поляке, который геройски погиб на той страшной войне».
Возвращался Сташек на Волчий и думал, что бы тут такого Нюрке на память оставить. И ничего в голову не приходило. Не мамину же старую поваренную книгу, единственную память о ней, это он ни за что не отдаст! И вдруг хлопнул себя по лбу: орел! Польский значок орла, подаренный ему инвалидом, солдатом Адамом Бродой. Подарит он значок Нюрке, пусть у ее сына будет память о Польше. В хате никого не было, Сташек залез на печь, где под бревенчатым накатом прятал мамину книжку и этот значок с орлом. Ладно, отдаст он его Нюрке.
«Новейшая варшавская кухня с 1200 рецептами разных блюд, от самых скромных до самых изысканных». Эта старая потрепанная книжка всегда напоминала ему покойную маму. Она даже пахла ее запахом, ароматом свежее поджаренных в топленном смальце пончиков, гор посыпанного сахарной пудрой хвороста, медовым ароматом корицы и гвоздики… Какой такой инстинкт подсказал ей взять именно эту книжку в тот момент, когда их сонных погнали из Червонного Яра? О чем она думала, когда своим четким аккуратным подчерком, пером, обмакнутым в фиолетовые чернила, написала на последней странице этой книжки:
Отважным в жизни надо быть,
Со страхом в сердце трудно жить —
За честь и совесть в бой вступать,
Бороться смело, побеждать!
Мама, мамочка! Откуда ты взяла эти слова? Кто их сложил? А может, ты сама их придумала? Я же помню, как ты мне и маленькому Тадеку сказки без конца рассказывала. Такие, каких ни в одной книжке я прочесть не мог. Почему именно эти слова: «Отважным в жизни надо быть… За честь и совесть…»? Наизусть, мамочка, выучил я эти твои слова. На память знаю.
Поляки переправились через Золотушку. Дорога по глубокому ущелью круто карабкалась вверх. Серко, упершись в хомут, с трудом тащил тяжелую повозку. Они помогали ему, толкали воз. Когда забрались в гору и углубились в тайгу, Сташека потянуло вернуться и еще раз бросить взгляд на раскинувшееся в долине за рекой Булушкино.
С высокого берега была отчетливо видна вся деревня. Стоял солнечный майский день. Раннее утро. Дед Микишка, он был в этом году пастухом, собирал по деревне коров гнать на пастбище. «Куда погонит? Наверное, в сторону Казацкой поляны… Доярки, медведи, Любка, Анюта, охота с Митричем, глаза подстреленной косули, мертвый бродяга, бегство от волков, дед Митрич, гнилая картошка весной, конец войны, Нюрка…» Сегодня утром, до того как запрячь Серко, Сташек постучал ей в окно. Заспанная Нюрка открыла дверь.
— А, Стасик!
— Ты просила что-нибудь на память о Польше для малыша, вот возьми. Только это нашлось.
— Ой, Стасик, спасибо тебе, спасибо! А что это? Птица какая-то?
— Птица. Орел! Польский герб. Наши солдаты на шапках носят, как ваши — красную звездочку.
— Ааа! Понятно… Расскажу Броньке когда-нибудь, что отец его на фронте такого орла на шапке носил. Спасибо, Стасик. Дай, я тебя поцелую на дорожку!
Сташек смотрел на Булушкино. От конюшни в поля ехали парни. Стадо коров направлялось берегом Золотушки в сторону Казацкой поляны. А там, у той дороги, он прощался с уходящим на фронт отцом. Где он сейчас? Жив ли, здоров?..
Уже второй день поляки из Волчьего хутора пробираются лесной дорогой в Тулун. Дарья часто дает лошадям отдохнуть. Сташек не отходил от Серко, кормил и поил его.
— Еще в Польшу его заберешь, — шутит Дарья и тут же присоединяется к женщинам, вступает в их бесконечный бабский разговор.
Когда они вчера остановились на ночлег в Осиновке, Дарья полночи проболтала с Гоноркой Ильницкой, сухой нитки не оставили бабы на Нюрке с Бронеком Шушкевичем. Гонорка никак не хотела поверить, что ребенка Нюрка прижила с «ее» Бронеком.
Читать дальше