Збигнев Домино - Польская Сибириада

Долина не имел понятия, как в такой ситуации поступить. Опять какая-то беспросветность, безнадежность. К тому же он беспокоился за Сташека, которого оставил одного с конем и санями. Он пошел к входной двери.

— Куда, гражданин! А ну назад!

За дверью стояли два солдата в форме НКВД с автоматами.

— Я на работу, дети одни остались…

— Назад, назад, гражданин. Выход только через то помещение, где паспорта выдают. Там и объясняйте…

Когда Сташек подвез отца к милиции, он прямо сгорал от нетерпения, когда ему, наконец, дадут в руки вожжи, и он не только сам Вороным будет править, а поедет с ним на Ию за водой.

Конь послушно тащил сани. День был солнечный, теплый. Утренний морозец понемногу отступал, колея размякла, сани скользили на поворотах.

К реке нужно было ехать узкой крутой улочкой. Возле самой Ии она резко сворачивала, и зимняя дорога вела по льду почти на середину реки. Там было несколько огромных прорубей, из которых водовозы черпали воду.

Когда Сташек подъехал, все проруби уже были заняты. Он остановился с боку, ждал своей очереди. Водовозами были одни бабы. Неуклюжие, медлительные, в ватных портках и фуфайках. Набирая воду из проруби, они громко переговаривались, ссорились, сыпали пошлыми шутками.

— Смотрите, смотрите, бабы, какой-то новый водовоз появился!

— Это конь поляка из городской администрации, от Рудых.

— А ты поляк?

— А где твой отец?

— Поляк… А отца… отца в милицию вызвали.

— Что ж он такое натворил, что в милицию забрали? Украл что-то или убил кого?

— Перестань, дура, цепляться к мальчишке. Милиция, милиция! Мало кого милиция сегодня вызывает? Поможем лучше ребенку воды набрать. Давай сюда, на мое место.

Первую бочку воды Сташек отвез в детский сад. Кухарка накричала на него за опоздание.

— Тоже мне, водовоз! Мало того, что опоздал, ведра поднять не может. А что с отцом?

Кухарка поворчала на Сташека, но своих кухонных помощниц погнала таскать воду. Когда воду слили, она позвала его на кухню, плеснула в миску половник горячей каши, полила маслом и велела есть. У Сташека голова кружилась от вкусных кухонных запахов. Он жадно проглотил кашу и жалел, что маленький Тадек не может ходить в такой садик, а сейчас сидит один, голодный, в холодной хате.

Вторую бочку отвез Сташек в какое-то учреждение. Тут было хуже, никто на него не обратил внимания. Только старик швейцар, не выходя из теплой каморки у дверей, объяснил, где стоит бочка, куда надо перелить воду. Мимо него проходили занятые своими делами, равнодушные к его трудностям, служащие и какие-то посетители.

Но домой он возвращался довольный — все, что велел отец, он выполнил. Заехал во двор. Тадек выбежал ему навстречу. Отца еще не было, не было никого из семьи Шайны.

Сташек снял упряжь с Вороного и досуха протер его. Конь терпеливо сносил все процедуры, хоть время от времени тихо ржал и поглядывал в сторону остатков сена. Овса давно не было. Овсянка, которую Сташек иногда варил, была из корма Вороного. Неважно, что высохший овес был только слегка растерт в отцовских ладонях, что приходилось давиться и плеваться шелухой — овсянка была вкусной и хоть немного утоляла голод.

В комнате было холодно. Сташек растопил печь, вскипятил воды, налил в кружки, посолил. Полез на полку, где отец оставлял им ежедневную порцию хлеба. Разломил кусок хлеба поровну, но вспомнил, что ел в детсаду кашу и отдал хлеб Тадеку.

Только поздно вечером домой вернулась бабушка Шайна. Одна.

— Держат наших в милиции. Со всего Тулуна поляков согнали. Только таких старух, как я, согласились на ночь отпустить. Тьфу! Чтоб их пекло поглотило, помоги, Господи! Какие-то русские бумаги будут полякам выдавать, а эти наши дурные мужики уперлись и не хотят брать. Боятся, что если возьмут русские бумаги, мы уже никогда в Польшу не вернемся. Как будто бумажка что-нибудь значит! Подтереться можно, что еще. Ох, деточка моя, что с нами, несчастными, на этом свете творится, одному Господу Богу ведомо, помилуй нас грешных… Ели вы что-нибудь? Ты с водой-то справился, Сташек, а то отец там нервничает? Не бойся, Сташек, столько народа разом в тюрьму не запрут: подержат их, подержат и выпустят.

Тулунский НКВД держал поляков в зале. Никому не разрешили покинуть здание милиции. Не принимали во внимание никакие просьбы, никакие объяснения. Даже по нужде людей выводили во двор под охраной. Не давали ни воды, ни, тем более, еды. Время от времени открывалась известная уже дверь, и милиционер возобновлял приглашение получить паспорта. Никто туда не пошел. Под вечер в зале вновь появились тот же офицер НКВД в фуражке с синим околышем, комендант милиции и какой-то пожилой седоватый мужчина. Его офицер НКВД представил как районного прокурора.