Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Мне можете не верить, милиции можете не верить, но прокурор точно все знает. Послушайте, что вам скажет представитель советской прокуратуры.

Прокурор раскрыл кодекс и долго и нудно объяснял собравшимся, какие наказания грозят им за отсутствие советских паспортов и, кроме того, за неподчинение и сопротивление властям. Поляки слушали молча. Ни о чем его не спрашивали. Офицер НКВД дал собравшимся два часа для окончательного решения. Когда по истечении указанного времени никто за паспортом не явился, два солдата НКВД демонстративно вытащили из зала Мантерыса. И хотя он не сопротивлялся, тащили его под руки, грубо подталкивая прикладами. А еще через некоторое время разделили женщин и мужчин; только нескольких старушек выпустили «на ночь домой». Задержанных загнали в подвальные камеры.

Циня Бялер попала в одну камеру вместе с Гоноркой Ильницкой и Сильвией Краковской.

— Не реви, Сильвия, пани Корчинская не даст твоего сынка в обиду.

— Да знаю я, знаю. Только, не дай Боже, нас опять в тайгу загонят или в тюрьму засадят, что с ним, сироткой, будет…

— Пугают нас, чтоб мы на паспорта их согласились. Увидите, завтра, самое позднее через пару дней нас выпустят. Столько людей сразу не сажают. Поверь мне, я уже немного в их методах разбираюсь, свое в их тюрьме отсидела! — утешала Циня. — Вот за Мантерыса я, правда, боюсь. Не простят ему…

Циня Бялер дождалась амнистии Сикорского, как называли ее между собой ссыльные, в черемховской тюрьме. Условия там были невероятно тяжелые, заключенные работали на местных угольных шахтах. Женщины работали наравне с мужчинами, под землей. Темнота, узкие, скользкие от воды мостки, низкие, осыпающиеся штольни. Циня попала в бригаду рецидивисток, занимавшихся вывозкой угля непосредственно из выработки. Труд убийственный, питание скверное, санитарии никакой. Один раз в неделю женщин водили в баню, и это все. На барачных нарах скученность, грязь, вши. Циня ни у кого не искала поддержки, никого ни о чем не просила, почти ни с кем не разговаривала. Администрации и надзирателям отвечала в силу необходимости. И вот уже несколько месяцев никак не могла стереть из памяти ту страшную ночь, когда пьяный солдат долго и зверски насиловал ее. Она брезговала собой. Не только своим телом, даже своей памятью и душой. Не хотелось жить. В такие минуты, особенно когда ее будил этот повторяющийся кошмар, в голову приходила мысль о самоубийстве. Только как это сделать, чтобы получилось? Она боялась, плакала, зарывшись головой в грязное тряпье на твердых нарах. Так бы и замучилась насмерть или надорвалась от непосильной работы, если бы не случай, точнее — несчастный случай.

В шахте произошел обвал. Подземный толчок был такой силы, что две выработки с работающими там заключенными завалило целиком, а в той, где как раз работала Циня, многих убило и покалечило. Когда грохот прекратился, перестал двигаться осыпающийся завал, осела удушливая угольная пыль, раздались стоны и крики зовущих на помощь людей. Циню оглушило, но она уцелела. Помощь сверху не приходила. Прошло долгих двое суток, пока спасатели докопались до них. Циня, «паханка» Нюрка и вольнонаемный штейгер Панюхин как могли и умели, помогали раненым. И тогда в этом общем несчастье что-то в Цине дрогнуло. Именно рудничному мастеру Панюхину была она обязана тем, что ее перевели на работу в тюремную санчасть. Там в совершенно других условиях Циня понемногу пришла в себя.

Ординатором отделения, в котором она работала, был вольнонаемный врач, доктор Панкратов. Это он первым сообщил ей о генерале Сикорском и о всеобщей амнистии поляков. Счастливая, она боялась поверить собственным ушам!

Через несколько дней ее вызвал больничный «опер» НКВД, капитан Самсонов:

— У меня для тебя есть хорошая новость, Бялер!

— Так точно, гражданин капитан, — ответила Циня в соответствии с уставом.

— Наше правительство и товарищ Сталин объявили амнистию полякам! Что скажешь?

Циня сделала удивленное лицо, чтобы не показать, что она уже знает эту новость:

— Не может быть!

— Может, может! Мы теперь союзники, вместе будем немца бить. Слышала о таком польском генерале Сикорском?

— Правду говоря, не слышала… Я никогда армией не интересовалась. Разве, Пилсудский…

— Неважно. А о Пилсудском лучше не вспоминай. Да, полякам дали амнистию, Бялер. Но у меня есть некоторое, так сказать, сомнение, — он надолго замолчал, листая какие-то бумаги. Циня догадалась, что это ее тюремные документы. Наконец он поднял голову и внимательно посмотрел на Циню. — Скажи-ка мне, Бялер, кто ты на самом деле: полька или еврейка?