Михаил Новиков - Природа сенсаций

— Что ты! Он просто сейчас в состоянии самососредоточения.

— И что же, ты вот так стоишь тут все двадцать минут?

— Да, а что? Мне кажется, я готова стоять тут всю жизнь!

— И он тебя не заметил?

— Заметил, но…

— Но что?

— Он только махнул рукой, чтоб я вошла, сказал так тихо, бархатным голосом, что находится в состоянии самососредоточения и сможет принять меня через час или завтра в одиннадцать…

— В каком смысле «принять»? — спросил Анатолий Петрович.

— В прямом! Говорить со мной, общаться. Не нужно думать пошло, Анатолий! Неужели ты можешь в этом Храме красоты с большой буквы?..

— Бархатным голосом? — опять спросил Анатолий Петрович.

— О, ты бы слышал!

— Не сомневаюсь! — сказал зачем-то Анатолий Петрович. — Ну что, пошли?

— А? Да, конечно. Но какой красавец! Ты согласен?

Когда Ираида Васильевна и Анатолий Петрович вышли на улицу, она сказала:

— Вот, я же выиграла спор! Что мне за это будет?

— Все что захочешь, — ответил Анатолий Петрович сразу и небрежно, и с некоторой натугой. И добавил: — Ты что же, пойдешь сюда завтра?

— Ты что, смеешься? Нет, естественно. Кто я ему — кума?

— Мало ли, — сказал Анатолий Петрович, обходя лужу.

Ночью Ираида Васильевна и Анатолий Петрович спали вместе.

Ираида Васильевна просыпалась несколько раз, выпутавшись из простыней, садилась на кровати и шептала, глядя в просвет между штор:

— Какой красавец! Поверить нельзя…

Анатолий Петрович начинал ворочаться, и, чтоб успокоить его, Ираида Васильевна проводила пальцем по его волосатой груди.

Длинный белый и тонкий, как полоса бумаги, дом стоял в проезде, перпендикулярном Шлюзовой улице. И так получилось однажды, что из квартиры на восьмом этаже внезапно исчезли люди. Я не хочу сказать, что их арестовали или они сбежали в Израиль; просто что-то в обстоятельствах жизни согнало их с одного места и переместило в другое. Не в том дело — важно, что никто (из жильцов упомянутого дома) об уехавших людях ничего не знал.

Между тем в квартире остался жить попугай. Это была изрядных размеров тварь зеленого цвета, с черным клювом и оранжевым пером в хвосте, носившая имя Озирис. К описываемому моменту Озирису было двести два года, и чеге-чего он в жизни своей не повидал! Но вот, остался один в трехкомнатной квартире, которая, пожалуй, ему была вовсе не нужна.

Однако устроился Озирис неплохо. В шкафу на кухне стояли большие стеклянные банки, наполненные разными крупами, а крышки у банок были пластмассовые. И Озирис по мере необходимости проклевывал крышки — морщась, конечно, от отвращения, поскольку пластмассу не любил ни в каком виде, и поглощал содержимое банок. Опорожнив очередную емкость, Озирис брал ее в клюв и аккуратно ставил под кухонный стол. Банок должно было хватить на полгода минимум, если не на год. Довольно остроумно птица добывала воду. Не обремененный ни человеческими болезнями, ни человеческими комплексами, ни, разумеется, брезгливостью, Озирис при необходимости летел в туалет, по пути ударом клюва включал свет, а затем пикировал в унитаз, воды в глубине которого, сами понимаете, совершенно достаточно для попугая. Поплескавшись в узком озерце и утолив жажду, Озирис использовал емкость по прямому назначению, затем вырывался, как самолет с вертикальным взлетом, из параболических фаянсовых глубин и далее усаживался на рукоять сливного устройства. Оно действовало, вода, таким образом, у умной птицы всегда была свежая.

Да, Озирис жил с очень большим комфортом. Но при любом комфорте существование на земле не в радость, если нет у человека подруги, если лишен он общества прекрасных дам. Примерно то же — у птиц.

За двести два года Озирис многое понял и кое-чему научился. Понял, в частности, что справиться с собственным одиночеством можно и самому, а научился вот чему — уж какую-никакую подругу хоть на вечерок-другой найти можно практически в любых условиях. Словом, в квартире была форточка. И спустя годы в районе Второй и Третьей Шлюзовых улиц встречали орнитологи, да и просто наблюдательные прохожие удивительных зеленых голубей и ворон с неожиданно мощными загнутыми клювами. Или вдруг летало меж домами на большой высоте оранжевое, как искра, перо.

Пожалуй вспоминал, Озирис о желтогрудых красотках родного Карибского бассейна, меж которых пролетела юность, вспоминал и свои похождения в Марракеше и Гибралтаре в более зрелом возрасте — тогда приходилось ему каждую пятницу летать через море в Монте-Карло, на рулетку, да тащить оттуда золото, потому что только на золото можно было купить рыбу, а без рыбы нечего было и соваться к избалованным средиземноморским пташкам. Да, возьмешь в клюв тунца или меч-рыбу, прилетишь, сядешь скромно… минута пройдет, другая… а там, глядишь, вокруг уж вьются, вьются… Вспоминал. И тогда смотреть не мог на сизых, глупых, всюду гадящих голубиц и чувствовал себя чужаком и пришельцем, чей дом и чья родина утрачены бесконечно давно, безнадежно, и бог знает, может, уже и не существуют вовсе; туда не вернуться. Но так ведь и мы иной раз, а?.. Кто нас бросил сюда? Где нам следует быть? Где место нашего счастья? И эта дура вчера, назвавшая его Озиком… Какой он ей Озик?! Еще прапрабабка ее сидела в яйце, когда он убил своего первого орла!..