Михаил Новиков - Природа сенсаций

Вы держите в руках книгу рассказов, написанных около двадцати лет назад. В то время мы близко дружили с Михаилом Новиковым, и, возможно, своего рода справка — как это выглядело и читалось там и тогда — поможет внимательному читателю лучше почувствовать ритм и дыхание прозы Новикова здесь и сейчас.

Пожалуй, главное — литература тогда для нас не была актом коммуникации, обращением к (невидимым) собеседникам. Мы писали заведомо в стол и давали читать написанное только друзьям и приятелям. Донести мысль, объяснить все подряд мы могли и устно, за кухонным столом. Рассказ тогда в очень сильной степени, если не исключительно был произведением искусства. Сейчас акценты расставлены иначе. Мне часто приходится видеть талантливые, сильные, искренние, глубоко мотивированные рассказы и повести, где с точки зрения искусства прозы ничего не добавлено к художественным наработкам полувековой давности.

Вторая черта того времени — огромные зоны умолчания. Не чеховский даже принцип сдержанности, где половина работы по интерпретации художественного произведения передоверяется читателю, а скорее анекдот о пустых листовках: зачем писать, когда и так все ясно?

Проза часто чем-то подпитывается. Проза Новикова подпитывалась поэзией — лианозовцами, минималистами-конкретистами. Новиков обожал Введенского. Для этих рассказов важнее всего ритм, интонация. Поэтические родственные связи вы, наверное, почувствуете.

Начало восьмидесятых — такая сонная колониальная неподвижность. Конец восьмидесятых и девяностые добавили к этой неподвижности дурную стремительность. Герой, попадающий в нерв времени, либо выжидающе дремлет, либо несется куда-то — чаще всего себе на погибель. Явно и намеренно выпадающий из времени интеллигент трусит по обочине с портфелем.

Новиков за свою относительно недолгую жизнь (он погиб в автокатастрофе в неполные 43) перепробовал массу социальных ролей — от распространенных в СССР маргинальных до только-только нарождающихся типа топ-менеджера и колумниста. Изо всех людей, которых я знал, он был реально самым демократичным. У нас принято понимать демократизм как доброжелательность в отношении сирых и убогих. Михаил так же хорошо относился к красивым, удачливым и богатым. Он располагал огромным запасом жизнелюбия и умел им поделиться.

Органика прозы — это когда в ней, в частности, прорастают важнейшие черты характера автора. Здесь (практически) всем героям достается авторская любовь и — что встречается реже — его уважение. Здесь — то вдоль сюжета, то в противоходе — транслируется мощная жизненная энергия.

Понятно, что самая суть настоящей художественной прозы не устаревает, а только настаивается с годами — иначе мы имели бы дело не с искусством, а с чем-то иным. Любопытнее, однако, что даже детали, психологические акценты рассказов Михаила Новикова остаются совершенно актуальными и сегодня, казалось бы, в новую, очередную скоротечную эпоху.

Наверное, банально было бы закончить краткое предисловие рассуждением о неизменности человеческих страстей — так мы и не будем это делать. Скорее тут речь идет о мегаполисе, о новом образе жизни, постепенно приобретающем внятные черты. То ли своеобразный рай на Земле (с разумными издержками), то ли мягкая версия Апокалипсиса. Художественная заслуга Михаила Новикова, помимо прочего, — в том, что он превосходно улавливает и передает эту неразрешенность, двойственность. Картинка его прозы как бы чуть дрожит; возможно, в этой особенной нервности — особенная же притягательность.

Рискну предположить, что выход этой книги станет событием для читателей настоящей литературы.

Леонид Костюков

Он сказал:

— Я хочу в свою жизнь вбить осиновый какой-нибудь кол, чтоб уж никуда из нее не выйти.

Он сказал:

— Поэзия есть форма погубления себя. Почему Есенин написал, что он охвачен золотом увядания? Что это он вдруг: только начал, а уж увядать? Очень просто: хотелось погибнуть.

Он рассказал:

— Имел когда-то друга, человека строгого и тусклого ума. И каждый раз, если видел он, что случилось мне — на вечеринке или иным путем — познакомиться с женщиной, я мог быть уверен: наутро он позвонит, спросит: «Ну, что?» И я мог быть уверен, уже с вечера: если он так смотрит, что видно, что он будет звонить, спрашивать, то мои старания и траты бесполезны. Рыба неизбежно уходила с крючка, причем бывало и так, что в самую последнюю минуту.