Михаил Новиков - Природа сенсаций

На повороте коридора я столкнулся с Милой Автономовым.

Он сказал, что уходит, но за деньгами забежит.

Я катил вниз по метромосту, когда меня обогнала автономовская машина. Я шел в правом ряду, я езжу медленно, лениво — когда один, то есть почти всегда.

И в обогнавшей меня машине я увидел тебя. Потом заметил номер: 32–33, автономовский, позагадочней моего, с цифрами большей магической силы. Ты сидела рядом с водителем и ехала так, как ездят девицы, то есть куря сигаретку.

Нарушив правила, рванулся из своего ряда за вами вслед. Между нами были три машины, и обогнать их было невозможно. У светофора, в ожидании зеленого огня, я заметил, что руки мои дрожат. «Догоню», — говорил я себе.

К следующему светофору я обошел только такси, ведомое злобным человеком в кожаной шляпе.

За перекрестком остановили.

Красавец капитан стоял у желтого мотоцикла и рассматривал мои документы.

Потом он спросил:

— Куда спешим?

— Девушку у меня увозят, — ответил я.

— Объясни-ка, — попросил капитан.

И я объяснил.

И тогда капитан взял микрофон притороченной к мотоциклу рации и сказал:

— Седьмой, я четвертый. Тормозни, проверь 32–33, бледно-бежевый.

Он вернул мне документы, а когда я садился в машину, подошел и сказал:

— Но вообще-то они не стоят риска.

— Кто — они? — спросил я.

— Бабы. Друзья. Люди.

— А кто стоит?

Капитан пожал плечами, затем ответил медленно:

— Бог.

От седьмого поста до четвертого было три светофора. Ко второму я понял, что вся моя надежда заключена в том, что я ошибся и в автономовской машине была не ты. Некто, похожий на тебя. Аспирантка, допустим. Дочь заведующего кафедрой.

И тогда я свернул во двор, пробрался мимо помоек, турников и детских площадок и через арку выехал на набережную.

И на дальнейшем пути я не видел ничего такого, чего не хотел бы видеть. Впрочем, чушь — видел разбитую машину. Об столб, такая из нее вышла консервная банка.

Через два или три дня ты позвонила и приехала сама.

Подозрения, думал я, стерлись легко, как ластиком, а загадки… Ну кто заставляет их решать?

Слов мы, конечно, знаем мало, но кто мешает выбросить газету с кроссвордом?

Увы, мне почему-то не было позволено обманывать себя.

В воскресенье я повез тебя в Измайлово — ты хотела продать три акварели. Все было очень красиво. Шуршали листья, шевелимые людьми, подходившими посмотреть на твои картинки.

Работу, называвшуюся «Серые стулья», купил худой, в очках, с американским флажком на пиджаке.

— Может быть, — спросил он, — вы хотели получить твердый курс? Долларс?

Ты дала ответ, достойный советского человека.

— Вот фор? — сказала ты.

Действительно, зачем?

Я стоял, спиной обтирая дуб, и видел, как ты складываешь деньги и прячешь их в карман куртки. И я видел, что все прочие бумажки завернуты в одну — полусотенную с лиловой мухой, которая облетела нас всех, моя муха.

Я ушел из парка, не прощаясь и не оборачиваясь, и думаю, ты смотрела мне вслед именно так, как положено смотреть вслед безумцу.

Свое безумие я заслужил. Если то, что я пишу, когда-нибудь дойдет до тебя, то, быть может, ты захочешь узнать, что же стало со мною.

Машину я продал. Занимаюсь тем, что рассказываю сам себе нашу историю в разных вариантах, один из которых и решил записать. Мне, кажется, подвернулась выгодная работенка: каждую третью ночь я буду сторожить детский сад. Приступаю со вторника к этой не совсем обычной для мужчин среднего возраста деятельности.

Надеюсь, мне не понадобятся больше ни прекрасные дома, ни цветные собаки на асфальте. Я пропускаю очередной вес.

Меня, по-видимому, тоже больше не позовут на помост. Это логично. Зачем нужна Луна, вокруг которой смогла облететь муха?

Я не знал и не знаю, откуда ты берешь деньги. Привет тебе. Если когда-нибудь захочешь увидеть меня, позвони. Считай, что предыдущую фразу я зачеркнул.

Мы познакомились прошлым летом, она была знакомой моих знакомых; сложился молниеносный и необязательный роман.

Я собирался сразу забыть про нее, но Марина звонила сама, мы встречались раз-другой — и теперь видимся часто, чуть ли не через день.

Она выбрала меня; в таких случаях я не сопротивляюсь, Марина и ведет нашу, если так можно выразиться, любовь. И делает это достаточно грамотно: между нами есть напряженность, а во мне — неуверенность; всякий раз, прощаясь с ней, я сомневаюсь в том, что увижу ее опять. Притом мне кажется, что она простодушна; иллюзия возникла оттого, пожалуй, что я старше.