Михаил Новиков - Природа сенсаций

Ну да, мы стартуем в районе Водного стадиона… Принц машет тебе рукой, весь закутанный в национально-пустынные простыни; машет жирной рукой — темной, волосатой, в перстнях, цепочках, часах.

«Ягуар» поет неслышно, 05–15 дымит. В Тверской губернии у него отваливаются колеса. Ты останавливаешься, чтоб оказать мне первую (и последнюю) помощь. Я залезаю на кожаные подушки твоей новой жизни. Ты перевязываешь мой осколками изрезанный лоб. Ты слизываешь с него кровь.

И, в общем, ты позволишь мне сидеть в твоей машине столько, сколько мне захочется… Потом я все равно останусь, ты все равно уедешь. И через разные промежутки пространства и времени, как километровые столбики у дороги, тебя будут ждать именно те события и люди, которые тебе будут надобны.

Глядя на тебя в зеркало заднего вида — ведь первые недели я был только твоим шофером, более никем; походя изучив фоном качавшуюся за тобою, обратную твою, совсем иную, чем у меня, Москву, я понял, что мое время идет быстрее твоего. (До тебя я не верил, что есть какие-то поколения или времена, я считал — бывают разные люди, а графу «год рождения» из анкет следует исключить.)

Когда мне было столько лет, сколько тебе теперь (это совсем недавно, вот что страшно) — для того, к примеру, чтоб рисовать на асфальте у памятника, нужно было сначала стать изгоем. На многое плюнуть и от многого отказаться. И менты были злей и назойливей, поэтому что говорить — если я и рисовал на асфальте, то только мысленно, ночью, за секунду до того, как заснуть.

Еще. Теперь у всех много денег. Тогда их не было ни у кого. А сейчас мне иногда кажется, что некий спонсор, тайный Арманд Хаммер, решил завалить нас деньгами — может быть, всего-навсего для того, чтоб сбить с толку. И вот, все больше на свете вещей, которые можно купить, все меньше тех, которые покупать стоит.

Еще — хоть я и старше, у меня меньше прошлого, чем у тебя. Я как бы меньше жил.

Значит, начало очень простое: я подвозил тебя домой, ты мне понравилась, я вызвался быть твоим личным шофером, и однажды привез тебя к себе, и ты осталась до утра.

Иногда я исполняю роль друга дома. Есть квартира, прекрасная, надо сказать; адрес: переулок в центре, билдинг в стиле ампир, восемь этажей, направо гостиная, туда вхожу я, тщательно вытерев ботинки о щетинистый коврик; вхожу да телевизор смотрю.

Время от времени (через раз) меня кормят супом с пельменями. Это вкусней, чем можно было бы предположить.

Мой собственный телевизор сгорел.

Когда я нахожусь у супругов Автономовых, Милы и Лилы, моя жизнь кажется мне чистым бредом, без проблесков.

Доцент Милослав Автономов изобрел поразительный гидробур.

Лила (Лилия, белая) тоже очень приятный человек.

Когда я прихожу, их дети всегда спят. (Словно при моем приближении к билдингу, к двери подъезда, которая со звездой, их склоняет в сон неведомая сила.)

Может быть, они думают, что у своего очага отогревают меня, лысую овцу в холостяцкой волчьей шкуре?

Может быть, я — самим фактом существования — вношу в их жизнь необходимую тревожную и грустную нотку.

Когда я смотрю у них телевизор, там всегда показывают что-то более интересное, чем обычно, — например, кругосветную гонку яхт.

— «Ланселот», — воркует дядя за кадром, — дважды ложился краспицами на воду… Что ж, мыс Горн и в наши дни остается местом испытания для серьезных ребят, для настоящих мужчин…

Я не знаю, что такое краспицы. Будь здесь Мила, он не поленился бы залезть в словарь. Но он отсутствует, я слышу, как по коридору идет Лила, катя за собою столик; на нем, я полагаю, чай, бублики, масло, джем.

Но вот — не бублики, а печенье в виде ракушек.

— У Милы какое-то кретинское заседание, — объясняет Лила, — типа выборов.

— Он баллотируется? — спрашиваю я.

— Он-то? Он баллотируется, баллотируется… Все что-то где-то баллотируется. Так и живет: то он побаллотирует, то его…

Такие разговоры — их жизнь, и, когда я в роли друга дома — моя. Они (разговоры) значат то же, что твои слова о поле моего уха или подобные.

Ничего не значат.

Я удобно устроился, сидя меж двух стульев — твоим (сейчас), и автономовским (два-три последних года). Стулья взаимозаменяемы, как, скажем, подфарники моей и автономовской машин. Только моя внутри пахнет окурками, а его — лавсаном или, что ли, люрексом, какой-то бодрой химической дрянью, новой, совсем недавно из нефти родившейся.

Милы нет, дети спят. Лила один на один с другом дома, который боится, что его посетят греховные идеи, а пуще боится, что кто-нибудь это заметит. Друг дома домом весьма дорожит.