Саулюс Томас Кондротас - Взгляд змия

Судья ступал, рассекая кнутом траву. Каждый щелчок оставлял черную полосу на салатового цвета лужайке, каждый щелчок приходился мне прямо по сердцу. Кое-кто никогда бы этого не понял. О, если бы это увидела крестная!

– Чистое совпадение, что вы тут оказались, – говорил судья Крамонас. – Мы очутились в весьма щекотливом положении. Если бы не вы, право слово, не знал бы, откуда ждать помощи.

Судья умолк, и теперь и слепой бы понял, что он скажет.

– Криступаса Гонтаса нет в Эржвилкасе. Он здесь.

– Ага, – произнес отец, и я почувствовал, что его снова подмывает обернуться ко мне, но он лишь сухо кашлянул в ладонь и повторил: – Ага.

– В Серяджюсе? – спросил он через несколько шагов.

– В Бельведере.

– В Бельведере?

– То-то и оно. В поместье. За день до того или, точнее, за ночь они поорудовали в Кальвяе.

– Что они там натворили? – спросил отец, и в его голосе слышалось плохо скрываемое желание насладиться деталями.

– Как всегда. – Щелчок кнутом мне по сердцу. – Как всегда и везде. Поджигают дома. Люди бегут прочь с самыми ценными вещами и деньгами. А те все отбирают. Насилуют женщин. За малейшее сопротивление – перерезают горло. Сожжены две самые богатые усадьбы. Пострадали две женщины и одна совсем еще, кажется, девочка. Вы понимаете, что я имею в виду, говоря «пострадали». Двое убиты. Отец и сын. Пытались спасти одну из этих женщин, то ли сбежать. Сбежать они тоже никому не позволяют. Чтобы не донесли. Все продуманно и методично.

«Методично» – это из словаря отца. Методично – значит хорошо. Ему не нравится, что судья применил его к разбойникам. Он наморщил лоб и сказал:

– Сукины дети.

– Верно. Самые настоящие мерзавцы, – согласился мировой судья. – Таких, как Гонтас, повесить мало. Их надо пытать.

Так они дошли до большака. Судья зачем-то потопал, как человек, смахивающий с валенок снег, перед тем как войти в избу.

– Я бы отрезал им ноги и руки, вырвал бы языки и пустил бы жить дальше, – говорил он.

– Да уж, – ответил отец. Такие вещи ему не по сердцу – уж слишком он любит порядок.

«Я за духовные наказания», – говаривал он матери. – «Физическая расправа с преступниками негожее занятие для человека нашей эпохи. Духовная кара куда эффективнее. Но мы все еще варвары».

– И что же они учинили в Бельведере?

– Как это ни странно, там – почти ничего. Дворец сейчас пуст. Так что они просто пришли, сломали замки и вот уже второй день там живут. Окрестные жители и управляющий попрятались кто куда.

– Ясно, – откликнулся отец, а я снова увидел тех шесть птиц, кружащих в синем небе, и озноб пробежал по коже, словно я искупался в холодной воде. – Я никогда не был в Бельведере, но, на мой взгляд, окружить их там нам ничего не стоит. Ведь вокруг дворца – парк?

– Да. Веймутовы сосны, сибирские пихты, крупнолистные липы. Прекрасный парк.

– Ну что же. Поехали, – отец улыбнулся. – Если беда, надо помочь.

В этот миг он мне почти понравился. Иногда он может показаться хорошим человеком, но подобное впечатление обманчиво. Он ни хорош ни плох. Нельзя его так рассматривать. Он равнодушен к добру и злу.

Отец махнул отряду рукой, чтобы ехал следом, и сел в повозку. Его движения всегда крайне изящны. Судья взглянул на него, и я прочел в этом взгляде, как в книге: «Писаный красавец; какает, видать, тоже красивей всех».

С этой минуты судья начал мне нравиться, и я мысленно простил ему эти беззаботные щелчки хлыстом.

Хорошо нам тут вдвоем, правда, дедунечка? За этими стенами суетятся, дерутся, коварствуют, размножаются, смеются и плачут, а мы с тобой сидим в темноте и покое и балакаем по душам. Настала ночь, а мы не спим.

– Господь даровал человеку сон, Мейжис, чтоб он мог укрыться от дневных забот и отдохнул душою.

Ах, эти хлопоты, дедунька, эти заботы… Теперь я тебе расскажу о своих руках, и тогда ты поймешь, сколько хлопот они мне доставили. Коснись моей ладони. Видишь? Ладонь узкая, пальцы тонкие, длинные. Рука как рука, и, казалось бы, нет в ней силы, верно? Так оно и есть. Во мне всем нет никакой силы. Ты меня видел, дедусь. Но половина губернии боялась этих рук, как чумы. Можешь ли ты представить, что мужчины, крепкие, как дубы, дымят в полночь трубками, не в силах уснуть, потому что прошел слух, будто я неподалеку? Ужаснейшие воры и разбойники истово крестятся, едва услышав мое имя. Знаю, ты не веришь мне, думаешь, я хвастаюсь.

– Верю, сынка. Потому как разве сидел бы ты тут, если был годен только на то, чтоб кур красть.