Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Стемнело, когда вернулись домой. Дома нас дожидался доктор Иван Иванович, приехавший ко мне гостить. Горела лампа, и на столе приготовлен ужин и чай.

Василий Сергеевич — человек огромного роста, днем прямо герой, к ночи робеет. Рассказывая за ужином доктору случай с беглым приказчиком, попенял меня:

— Зря вы адрес-то ему дали, мне что-то рожа его не нравится. И черт его знает, наверно, он и в бегах кое-кого придушил. Вы очень доверчивы. Так я и поверил, что его любовница травила мужа, а он не знал. Врет! Баба все любовнику расскажет. Да-с.

Герасим усмехался и глядел лукаво.

— Как хотите, — горячился Василий Сергеевич, — а ружьецо на ночь заряжу пулей. У него там сторожа какие-то! Благодарю вас — сторожа… Наверное — разбойники!

Вошел слуга мой Ленька.

— Человек какой-то приехал. Вас спрашивает. Видать, что бродяга.

— Вот, не угодно ли! — говорит Василий Сергеевич. — Хорошее знакомство нашли…

— Позови его сюда, — говорю я.

Вошел человек, белобрысый, высокий, худой, на ногах — опорки. Глаза серые, испуганные. Большие ресницы слиплись. Одет в женскую кацавейку. Робко вошел. В руках держит кулек и рваный картуз. Заикаясь, сказал:

— Вот это… к-к вам — селедка. Ту-ту-ту-а, И-и-лья велел.

— А ты кто будешь-то? — спросил я.

— Я-то… да я-то поднадзорный.

— Значит, за грабеж? — спросил доктор.

— Не, я — не острожный, я так, не помнящий родства.

— Родства не помнишь? — спросил Василий Сергеевич. — Странно!

— Ей-ей, барин, не помню. Вот ничего не помню.

— Ну, это ты врешь.

— Ей-ей, барин. Семи лет отец увез, отдал на шерстомойню. Шабаш. Сам помер в деревне. А как найти деревню, не знаю. И как звать деревню — не знаю. А меня Сережка Стрекач звать. Все на шерстомойне звали, а кто — Заика. Пашпорта нет. Шерстомойня сгорела. Не берут никуды. Бродяга. «Кто ты такой?» — спросют. Говорю: «Сережка Стрекач, Заика». — «Откуда?» — «Незнамо». В солдаты не берут. Вот ей-ей.

— А ты что же, в сторожах у беглого находишься? — спросил Василий Сергеевич.

— Не… Илья Васильевич, дай ему Господи, вот без гривны никого не оставит. Дай ему. Сказал — сапоги купить хочет, замерзнуть не даст. Летом вот тут жил, в доме на дороге, под полом, а теперь вот стужа. Пропадать без милостивца. Сапоги-то мне новые зачем? Стары бы лучше, а то за сапоги-то новые не убили бы. Душегубы есть такие. Вот барин один мне спинжак подарил — так на рынке били меня и в участке били. Я не украл, ей-ей. Я ведь непомнящий — не вор. На вот, бьют! «Все равно, — говорят, — бей…»

— Садись, Стрекач, чай пить. Вот поешь тут.

Сергей Стрекач посмотрел на всех и на стол, искал место, куда положить картуз, и сел с краю стола. Иван Иванович налил ему водки и отрезал ветчины. Стрекач выпил водку и закашлялся. Встал, вышел в коридор.

— Больной! — сказал доктор.

В кульке, когда развернули, оказались копченые переяславские сельди. Дивные сельди. Стрекач вернулся, опять сел за стол, ел молча ситный, колбасу. Во всем — и в глазах его, было что-то похожее на убитую птицу. Выпив чай, он встал и сказал:

— Спасибо. Я пойду…

— Куда же ты пойдешь?

— На дорогу. Завтра, в утро, Илья Васильевич придет.

— Там ведь холодно.

— Да, стало холодно.

— Оставайся, — говорю я, — ночевать здесь, да поешь еще. Ступай к дедушке.

Видно было, что Стрекач стесняется нас. Сторож, дедушка Семен, угостил Стрекача и разговорился с ним.

— А позвольте вас спросить, — кого же это вы у себя ночевать оставляете? — сердито спросил Василий Сергеевич.

— Разбойника дикого… — рассмеялся Герасим.

С большой охапкой хвороста вошел сторож-дед и, бросив ее у камина, сказал, посмотрев на нас:

— Ушел Стрекач-то, его не удержишь. Там у него свое гнездо. Да и людев боится: не рассерчали бы. Он без вас по зиме бывал у меня, ночевал. Ну, кое-кому поработает, при трактире посуду моет, не берут его на службу-то никуды: не велено. В монахи хотел — тоже не берут. Волчьего паспорта — и того у его нет. И в каком он чине на свете живет — понять никто не может…

В полночь ехали мы со станции: впереди мои приятели на двух подводах, а я замешкался на станции — давал телеграмму, — в буфете закупил баранок ростовских, солонину ярославскую. Приятели уехали вперед, а я с Василием Княжевым сзади. Ехать двенадцать верст — на мельницу к Никону Осиповичу — рыбу ловить, ну и на охоту.

Тихая осенняя ночь; дорога грязная, переваливается тарантас из колеи в колею. Едем небольшим лесом, справа — река.