Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Да ведь волки-то и по лугам бегают, боле еще. Ха-ха-ха! Пачками.

Влево от нас видна была, едва освещена, Кусковка. Пожар уж потух.

Спать что-то не хотелось. Серов рассказал, что в вагоне, когда он ехал ко мне, сел против него купец и смотрел на сложенный его мольберт.

«— Спросил:

— На воду едете?

Я ответил:

— На воду.

— Как приедете, сразу пить воду будете иль погодя?

Я сказал:

— Погодя.

— Я ведь к пароходу — на Архангельск ехать. В Вологде-то побыть два дня. В „Якоре“ остановитесь?

— В „Якоре“, — говорю.

— И я в „Якоре“. Ну вот. Выпьем с механиком-то, — и он меня хлопнул по коленке. — Фамилия-то ваша как?

— Антон Зингер, — ответил я.

— Немец, перец, колбаса. Очень приятно познакомиться.

А на станции глупей вышло. Спрашиваю лошадь, доехать до Охотина, к Коровину.

— Ладно, — говорит один молодой парнишка, — давай отвезу. Я надысь вез двоих.

Я сел с ним и поехал. Он засмеялся.

— Чего ты?

А он и говорит:

— Двоих к Коровину вез, дураки какие, ну, смешно!

— Почему „дураки“?

— Да как же не дураки? Всё говорят: „Вот посмотри, как хорошо. Какой платок-то и березы“. А Авдотья ехала впереди, платок на ей рваный, цена ему грош. „Смотри, — говорят, — какой сарай хороший, какая красота“. А [сарай] амбар жилой — его бросили. Дом Андрея-рыбака увидали. „Стой“, — говорят. Смотрели, смотрели, поехали. А дом-то ево — что ни есть хуже. Я им говорю: „Вот дом-то хорош. < Нрзб. > и железом крыт“.

А они мне: „Нет, это, — говорят, — что — гадость“.

А про Константина Алексеича чудно, много говорят. Ему что ни покажи, все покупает. Охоту продают — вот захочется выпить, и сочиняют пустошь, верст за тридцать, ее и < нрзб. > покупает. Красненькая есть, как же. Вашутино озеро продавали, а оно монастырское, там никому ловить-то рыбу не воспрещается. Кур, петухов старых тащат, собак, кошку — кто что! Голову лошадиную, шкелет, — покупает. „Неси, — говорит, — еще“. А то кусты крыжовника по весне в сад сажали. Ведь это не крыжовник, он и засох. Из болота < нрзб. > нарыли. А то смородину лесную».

Все смеялись.

— Ну, это свинство, — сказал я.

<���Серов продолжал:>

— «А когда картину пишут, и пойдут дале проходить — кто мешок красный и цепь наденет, и идут, будто в церковь или за делом каким. Константин Алексеич кричит: „Постойте, пожалуйста“. — „Нет, — говорят, — некогда нам“. — „Постойте, я сейчас напишу. Постойте немного“ — ну, уговорит их. И дале — „Ну, готово“. Те идут, смотрят, что написал. „Ну, по рублевке, значит“, — а они < нрзб. > домой. Смех им».

— Ну, мне кажется, здесь всех за дураков считают.

— А <���про> меня тоже что-нибудь? — спросил Коля.

— Про вас нече. Он, говорят, в ученье у Коровина находится.

— Что за ерунда, в каком ученье?

— Ну, говорит, дураки! У нас эдаких-то на деревне нету.

— Да ведь это он < нрзб. > и Виноградова привозил.

— А впрямь, — смеялся Иван Васильевич, — ведь тут что чудного говорят. Валентин Александрыч заметил. И при вас-то, Валентин Александрыч, помните, вы-то картину у нас писали — лошадь-то с телегой и еще на телеге-то хворост и черный мужик. Семен-то, он ведь самый беднеющий, и лошадь-то у него — пяти рублей не дадут, хромая. Все дивились, а вы еще Константину-то Алексеичу говорите: «Лошадь у него хороша». А он-то слышал. Потом получил с вас два рубля. Говорит нам: «Этого, — говорит, — народу не видывал. Лошадь, — говорит, — моя понравилась, на смех они, что ль, али в разуме ничего нет?»

— А про меня что-нибудь говорили? — спросил Василий Сергеевич.

— Да про вас говорят — нешто перескажешь.

— Скажи, Иван Васильевич, прошу я, про меня тоже.

— Василия Сергеича сердитым считают. Его, говорят, Киститин Алексеич-то, когда рыбу ловит, на веревке держит. Привяжет за ногу, и к дереву, чтоб не потоп. Жалеет его [а то он до одури удит]. А потом домой ведет, а то его с реки ничем не сгонишь.

— Ха-ха-ха!

— Вот олухи. Когда это было? Дураки, что я, лошадь, что ль?

Видим, впереди нас, поскрипывая, едет телега нам навстречу. Василий Сергеич спросил:

— Кто едет?

— Буковские, а тебе что?

— Надо, если спрашиваю.

[— А мы из Киева — вот откель.

— Да здесь нет .

— Мы бездомные. Цыгане мы бездомные. Лошадей воровать едем. Твою не скрадем.

— Подло, «не скрадем». < Нрзб. > боитесь. < Нрзб. > — что вам < 3 нрзб. > воровать-то тут?]

— А вам что, пугаете?

[— Церковь воровать? Жулье разное. Купцы лесные.]