Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Благодарю вас, — кричал Василий Сергеевич, — благодарю.

— Ведь не видно в тени-то было, — говорил медленно Коля Курин, — я бы не пил. А сейчас у меня, Иван Иванович, как муравьи внутри ползают…

— Что ж ты молчишь? — бесновался Василий Сергеевич, глядя на Ивана Ивановича.

— Где у вас аптека-то? — невозмутимо спросил Иван Иванович.

Все пошли в дом.

Иван Иванович стал перебирать лекарства — пузырьки, порошки — и спросил у меня:

— Где же у вас касторовое масло?

— Касторовое масло было, — процедил мой слуга Ленька, — только ручной барсук его все съел.

Послали Леньку верхом в Караш за касторовым маслом.

Иван Иванович насыпал в графин с водкой перцу, еще какие-то порошки, накапал мятных капель и чуть ли не глазных.

— Что же ты, черт, глазные капли наливаешь? — сердился Василий Сергеевич.

— Безвредные… — ответил доктор.

Бурда вышла невероятная, но все пили ее серьезно и внимательно.

А кстати, «перед смертью» закусывали балыком.

Иван Иванович подходил к каждому, подводил к окну, отворачивал пальцем веко и говорил: «Зрачки хороши, сужения нет, значит, отравления нет».

А Василий Сергеевич, когда доктор исследовал его глаза, сказал Ивану Ивановичу:

— Отчего у тебя, Ванька, самого один зрачок маленький, а другой — большой?

Иван Иванович снял со стены зеркало и долго и озабоченно разглядывал у окна свои глаза.

Привезли касторовое масло, целую бутылку. Приятели, решив, что пить его так невозможно, мешали касторку с ромом и коньяком. А Василий Сергеевич — с вишневой наливкой.

Выпили порядочно. Так что в «предсмертные часы» довольно-таки развеселились и пошли смотреть в бочку с «инфузориями». И нашли их не такими уж отвратительными.

Изловив их, смотрели на них в лупу и вновь ужасались.

— Смотрите-ка, — говорил кто-то, — у этого клещи, а морда до чего противная.

— Где ты морду видишь? — оборвал его другой. — У него ни морды, ни головы нет.

Коля Курин подошел ко мне и сказал:

— Какая гадость. И зачем все это сотворено? Понимаешь, брат, у меня внутри все ползает что-то. Это, брат, бациллы.

— Это не «что-то», а личинки комаров или мух. Меры все приняты, и ничего не будет, — внушительно сказал доктор.

Тетушка Афросинья, стряпая обед на кухне, услыхала о беде приятелей и, смеясь, говорила:

— Эх, Господи, и чего это Павел Лександрыч. Конечно, ваше дело барское, а мы-то по грибы ходим, взопреешь, и рада луже. Напьешься, и все тут. Я из этой-то бочки каждый день пью, и хранит Бог. Вода и вода. С молоком, гляжу — чего это, думала, пенки, а чего-то во рту шевелится. Гляжу — улита большая, скользкая. Вот о которой говорят: «Улитка, улитка, высунь рога — дам тебе пирога». Вот ее-то я и съела. Да ведь попадает. Не дай Бог, мыша в молоко-то. Ну уж глядишь, чтобы мышь не попала. А доктор, Феоктист хворал когда, — так доктор ему есть ничего не велели. Феоктист два дня не ел и говорит: «Этак-то я не жравши совсем помру». И пошел к объездчику лесничему — меду к чаю попросить, а у того минины. Дочь-мининница. Он и забыл, что доктор-то велел, да домой-то пришел выпивши шибко — наимениннился досыта. Болесть-то как рукой сняло. Вот ты и скажи тут что!

На другой день приятели стали забывать тревогу. И только доктор Иван Иванович с утра все разглядывал у окна свои глаза в зеркало. А за завтраком не прикоснулся к настойкам и даже к настойке из березовых почек…

Жили мы с приятелем моим Абрашей Барановым во Владимирской губернии у леса и речки. Деревня в шесть дворов называлась Грезино.

И приехал к нам как-то вечером крестьянин Савинов. Был он из Порецкого. Привез нам огурцов, капусты, моркови со своего огорода, ну из убоины кое-что: свинины, баранины, кур, яиц. Любил Абрашу и меня.

— Вот ведь что, — сказал Савинов, — когда лесом, бором монастырским ехали, все ж жуть брала.

Боялся Савинов разбойников.

— Какие теперь разбойники? Это допреж были, — сказал дедушка Гаврила Иванович, у которого мы жили в доме.

— Как! А Чуркин-то ходит? Это не разбойник вам?

— Так это не здесь ходит, а далеко за Владимиром, в мурманских лесах.

— Не говори, есть разбойники. Досаживали меня. От них я натерпелся. Поотстали. Я и во Владимир-то перестал ездить через лес.

Странно: среди лесов владимирских, деревень часто приходилось слышать о разбойниках, о злодеях, убийцах.

Ни мне, ни приятелю моему Абраше не приходилось с ними встречаться. Но почему-то нам — возвращались ли мы с охоты или ехали в телеге лесом ночью — всегда бывало как-то боязно, жутко.