Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

И я выстрелил из ружья. Послышались шаги Герасима — он бежал.

— Нет воды, — сказал Герасим. — Вон там, с краю, какие-то трое молодцов увидали меня, остановились. Один свистнул, и они побежали в лес. Думаю: «Постой!», я выстрелил, да и сюда, к вам.

— Чего ж ты струсил? — спросил Караулов.

— Чего? В такую пору!.. У них, видать, топоры. Кто его знает, может, это Гришка.

— Какой Гришка? — спросил Василий Сергеевич.

— Гришка острожный, он тут по лесу шляется. Пымать не могут.

— Вот, благодарю вас… — сказал Василий Сергеевич. — Вот поспите теперь.

Стемнело. Костер смутно освещал сарай.

— Надо потушить костер, — сказал Василий Сергеевич, — а то ему нас видно, а нам его нет. Он перестреляет нас, как куропаток.

И Василий Сергеевич шестом стал разбрасывать костер и тушить сапогами головешки.

Стало совсем темно. Мы пошли в сарай и прилегли на сено.

Тихо было в ночи. В лесу покрикивали совы. Долго тянулась ночь.

Герасим заснул.

Вдруг Василий Сергеевич мне говорит: «Слышите?..» И стал будить Герасима. Неподалеку в лесу раздался резкий свист. Потом другой, третий.

Герасим встал и сказал:

— Идем из сарая.

Поднявшись, мы все вышли наружу. Тьма — зги не видать. Спотыкаясь о пни, мы пошли в гору и, отойдя от сарая, сели на землю. Вдали были слышны шаги. Кто-то подходил к сараю.

Собака моя, Польтрон, заворчала и бросилась с лаем вперед.

— Стреляй… — сказал Герасим.

Мы все выстрелили почти залпом.

— Ишь, стерва! — закричали у сарая. И мы слышали, как несколько человек побежали от сарая.

Вдали послышался свист.

— Идем, — шепотом сказал Герасим.

Мы тихо шли в ночи. Долго и медленно поднимались в гору.

— Стойте, — сказал Герасим, — нет ли кручи. Я пойду вперед.

Ветви елей стегали нам лицо.

— Шабаш, — сказал, вернувшись, Герасим, — ложись.

Мы легли в траву и вскоре, усталые, все заснули.

Я открыл глаза. Было раннее утро. За небольшими елками, опускавшимися по пригорку вниз, были видны бесконечные леса. Блестела речка среди бурых кустов ольхи. Обрадованные, мы спустились к воде. Весело побежала собака по берегу, заросшему чередой.

— Смотряй — утки, ишь, Польтрон пошел.

Вскоре наши ягдташи наполнились убитой птицей. Разложив костер, мы сварили чай в котелке и изжарили уток.

— Ночью, — говорил Василий Сергеевич, — всегда черт-те что, а вот днем — не страшно. Но только где мы — неизвестно.

Речка вливалась в большое болото. Около, сбоку, шла дорога. Вдали мы увидали телегу. В ней сидел парень. Поравнявшись с нами, он остановился.

— Охотники! Ишь уток настреляли.

— Скажи, любезный, — спрашиваем, — мы заблудились, ночевали в лесу, какое место, не знаем.

— Старая Сеча, — говорит парень. — А вы чьи?

— Из Букова, — говорит Герасим.

— Эк вы откуда. Ведь это верст тридцать отселева.

— А ты не подвезешь нас? — спросил Василий Сергеевич. — Махорки достану покурить.

Мы все сели в телегу, лошаденка едва плелась.

— А к нам ночью Гришка приходил, — сказали мы возчику.

— Ишь, он тут, значит, похаживает, разбойник… Пымать его не могут. Зимой-то он по закутам, по деревням прячется, в трактире Фураева всю зиму служил, — не признали, с урядником водку пил. Гришка ежели свистнет — на неделю оглохнешь. Здоров — чисто лошадь.

— Что ж он — убийца? — спросил Караулов.

— Не… какой убивца, лесом торгует.

— Что за ерунда! — удивились мы. — Как — лесом торгует?

— Ловко торгует. Он завсегда с топором, и с ним подрушные, тоже разбойники, все с топорами. Выберет в лесу эту самую двенашину, срубит и с подрушными ее ночью выволочет из лесу в чисто место. Ну, значит, и продает. А на нее всегда нужда есть в деревне, тому-другому нужно: дом, сарай поправлять. Ну и берут, дешево и ладно…

— Так это не разбойник, а вор, — сказал Караулов.

— Э-э… что ты, разбойник. Ежели за ним казенный объездчик погонится, так ежели Гришка свистнет, тот с лошади — чубрик и бегом от его — голову бы не отрубил. Боятся… Но это что: как веревочке ни виться — кончику быть. Гришке острога не миновать. Беспременно пымают, не уйдет…

Какое счастье молодость! Всем восхищается и очаровывается душа — природой и людьми. Все увлекает чувство…

Мы вышли из Школы с вечернего класса, где рисовали голого натурщика, бородатого Петра, и вдруг увидели, что Мясницкая покрыта белым покровом — мостовая, крыши, купола церкви Флора и Лавра.

Первый снег! Зима! Как бодро и радостно!..