Александр Зеленов - Призвание

Деревенских парней тех судили. Всех четверых. Суд был показательный, с выездом. И хоть тот бригадмилец остался живой, только с тех пор заикался и голова стала дергаться, всем четверым дали сроки.

Оказалось, что, подпоив бригадмильца, парни вытащили наган, тайно вынули пули, забили патроны бумагой и снова вложили оружие бригадмильцу в карман. Череп же взяли в местной школе, в учительской, вставили внутрь свечный огарок, воздели светящийся череп на палку, накрыли его простыней…

А вдруг и его так же, Сашку, ребята решатся проверить?! А у него не только нагана, а нет при себе и простого куска кирпича.

Он вскочил и принялся нашаривать между могил в полной тьме хоть какое-нибудь оружие. Нашарил обломок камня и положил его возле. Так-то оно надежнее…

Минуты тянулись мучительно. Сколько уж он тут лежит… Два часа или три? Хоть поскорей бы уж рассветало. И черт его дернул ввязаться в этот дурацкий спор! Спал бы сейчас спокойно под одеялом, в теплой постели, так нет…

Тьфу!

Снова за камнем что-то зашевелилось. Вздернув голову, Сашка прислушался. Он всем телом почувствовал чье-то присутствие и готов был поклясться, что рядом, за камнем, кто-то стоит. Стоит и пристально наблюдает за ним. Он вот разлегся, а тамему что-то готовят, может быть, целятся камнем в голову.

А может, ребята пришли проверить?.. «Ребята!» — позвал он негромко, севшим до шепота голосом. В ответ вдруг пронзительно-дико заржали: «Иии-го-го-го!!» — «Ребята, я все равно всех вас вижу! Хватит валять дурака, выходите… Побаловались — и хватит!» — проговорил он на всякий случай, чувствуя, как у него всё цепенеет внутри. Затем, с трудом оторвав себя от земли, заставил подняться, зайти за камень…

Там никого не было.

Ох как рад он был бы сейчас хоть какому-нибудь собеседнику! Пускай ненадолго, хоть на минуту, на миг он бы избавил его от этого жуткого страха и одиночества.

Снова прилег у ноздрястого камня, теперь уже хорошо сознавая, что не заснет до утра.

Опасность, казалось, таилась повсюду, подстерегала его везде. Она таилась в земле, где истлевали давно чьи-то кости, таилась и здесь, на поверхности, за крестами, за памятниками, за стволами молчавших деревьев, в прошлогодней траве, она была разлита в черном непроницаемом воздухе. Взбудораженное воображение подсовывало услужливо одну за другой картины самые жуткие. Казалось, что в этом треклятом месте все может случиться, даже такое, что днем показалось бы просто немыслимым.

Он вдруг ощутил в тишине чьи-то тяжкие вздохи, сопенье, будто кто там, под землей, ворочался, пытаясь освободиться, сбросить с себя ее стопудовую тяжесть. Был даже миг, когда он почувствовал явственно, как у него под боком дрогнула, шевельнулась земля…

Потную спину продрало ознобом. Холодной волной прокатившись по телу, озноб исчез где-то в пятках, в кончиках пальцев ног…

В самом деле, кому достоверно известно, что покойники не оживают и что могилы не разверзаются! А летаргический сон? Лежит он, покойничек, смирненько и вдруг — нате вам! — начинает стонать, задыхаться, биться в темном и тесном пространстве. Откопают — а он перевернутый, пальцы отгрызены, перекушен язык…

Конечно, это невероятно, чтобы могила — и вдруг разверзлась. Ну а если такое да вдруг приключится, что будет он делать тогда?..

И, словно бы в подтверждение всех его страхов, могильная тишина раскололась отчаянным криком:

— Кга-а-аааа!!!

Съежилась и усохла душа. Волосы сделались словно из проволоки. Сердце сначала умерло, а потом принялось колотиться в ребра с такой бешеной силой, будто искало места, где выскочить. Не унималось оно, пока не пришел в себя, сообразив, что это в голых деревьях гаркнул спросонок запоздавший с отлетом грач.

Может, все-таки лучше уйти? Убежать, пока у него не лопнуло сердце. Потихоньку, пока в общежитии спят, пробраться к себе на койку, под теплое одеяло, вытянуть занемевшие ноги, согреть иззябшее тело, забыться в беспамятном сне…

А что же он скажет потом ребятам?

Ну скажет, что он пошутил, что весь этот спор — просто глупость, что он, мол, даже не думал всерьез, и все прочее…

Но нет, так он не скажет, не сможет сказать!

Ведь его после этого уважать перестанут. Да что уважать! Он ведь не их, не ребят шел сюда проверять, а самого себя. На стойкость, на выдержку. И что же — выходит, не смог?! Да если отсюда сбежит, он сам презирать себя будет, никогда себе этого не простит! Это ведь можно других обмануть, но самого-то себя не обманешь, сам-то он будет знать распрекрасно, что перетрусил, не выдержал…