Борис Изюмский - Девять лет

— Хорошо. Сейчас пришлем, — сказал начальник штаба и обратился к Лобунцу:

— На Фестивальной, тринадцать во вторую квартиру ломятся хулиганы. Возьми человека четыре — мигом туда.

Как позже выяснилось, в этот час Валет, Хорек и кто-то еще третий вышли на ночной промысел. На Фестивальной они остановили Надю Свирь, идущую к Вере. Хорек, узнав Надю, постарался держаться у нее за спиной. Валет ударил Надю кулаком в лицо. Третий, прошипев: «Снимай котлы!» — начал сдирать часы.

Высокая, сильная Надя, расшвыряв не ожидавшую такого сопротивления мелкоту, вбежала в чужой подъезд, заскочила в чью-то квартиру. В ней жила работница почтамта. Она и позвонила в штаб. Когда дружинники подоспели к Фестивальной, бандиты, матерясь, выходили из подъезда дома номер тринадцать. Они только для устрашения побарабанили в дверь, за которой скрылась ускользнувшая жертва, и, понимая, что шумом могут привлечь к себе внимание, решили уйти.

— Стой! — издали закричал Лобунец.

Флакс из любопытства бросился вперед и, захрипев, с перерезанным горлом забился на земле.

Бандиты кинулись врассыпную. Валет, пытаясь проскочить мимо Панарина, хотел полоснуть его ножом по шее, но только оцарапал. Лобунец сбил с ног Валета; придавив его к земле, вырвал нож.

Валету скрутили руки назад. Он извивался, норовил укусить, падал на землю, отбивался ногами, наконец обессилел, и его поволокли в штаб.

Здесь же Панарину сделали перевязку, и он с гадливым любопытством начал рассматривать бандита.

Тот сидел спиной к нему. Станиславу видны были только хищно прижатые к буграстой остриженной голове хрящеватые уши, словно вывалянные в серой муке. Панарин почему-то вспомнил: вчера шел он плотиной и заметил, что ее кое-где пробил осот. Он взламывал асфальт, продирался сквозь него, портил труд людей.

Валет, будто почувствовав взгляд Панарина, повернулся к нему лицом. В мутных глазах вскипела злоба, расквашенный рот скривился.

Нет, таким пощады быть не может…

Необычайное это время на стройке — предпусковое. Вдруг «вылазят» какие-то, вроде бы пустяковые, но, оказывается, немаловажные недоделки; ставят под угрозу пуск технологической цепочки тряпка или чобик, забытые нерадивыми где-то в тысячеметровой трубе, и эту злосчастную тряпку или чобик надо во что бы то ни стало разыскать. Потом, также вдруг, прорывает прокладку на флянцах, отказывает держать клапан…

Все ходят озабоченные, настороженно-собранные, как люди, продвигающиеся извилистой дорогой, где все будто и знакомо, но и полно неожиданностей, которые надо предугадать.

В эти дни нельзя удивляться очень короткому, как на фронте перед боем, ночному заседанию партийного бюро или тому, что в кинозале во время сеанса раздается властное: «Лобунец, на выход!» — и встревоженный Потап, отдавливая ноги соседям, пробирается к выходу.

Или в квартире Альзина трещит ночью телефон, и глухой, осевший от волнений и бессонницы голос спрашивает:

— Григорий Захарович, что будем делать? Насос отказал!

Неповторимое, тяжелое и радостное предпусковое время!

…У проходной комбината вывесили объявление:

«Сегодня, в 6 часов вечера, в красном уголке слушается уголовное дело слесаря Виктора Нагибова (Шеремета). Приглашаются все желающие рабочие химкомбината и его строители».

Красный уголок — длинная, еще не оштукатуренная комната — переполнен. Рабочие стоят в проходах, сидят на подоконниках.

За столом появился невысокий молодой человек в форме прокурора. Гладкие волосы его блестят, карие глаза смотрят пытливо.

Лешка вся напряглась: вот кто решит судьбу Виктора! Добрый он или злой? Справедливый или нет? Если бы знал он, сколько писем писала она ему ночами и уничтожала! А последнее все-таки решилась послать.

«Я понимаю, — писала она прокурору, — никому нельзя переступать закон. Но Виктора искалечила, озлобила ложь самого близкого человека — матери. Он же хочет начать новую жизнь с правды. Поверьте мне, если можете, что Виктор — хороший человек.

Кто я, что Вы должны мне верить? Какое право имею писать Вам? Я — его Друг. Он мне первой открылся во всем, мы вместе решили, что он должен прийти к Вам, потому что нельзя прятаться от людей.

Скажу правду: мне страшно за него. Если ему не поверят, он будет потерян для людей. А я чувствую всем сердцем, что Виктор еще может быть им полезен. Вы не подумайте, что я его оправдываю, нет, но я ему поверила. Поверьте и Вы».