Борис Изюмский - Девять лет

— Да, надо все честно… — и всхлипнула.

«Нет, дождь — это не только грязь, — думает Валентина Ивановна, шагая утром степной дорогой к комбинату, — и, может быть, не столько грязь, а и преддверие радуги, и плащ на двоих, и воспоминания юности…»

Беседка на взгорье. Моросит… Она ждет своего Васю. Наверно, после этого полюбила на всю жизнь мелкий дождь и ожидание счастья, несмотря ни на что?

Валентина Ивановна с удовольствием подставляет лицо дождю, пахнущему близким морем.

За поворотом дороги мысли Валентины Ивановны обратились к ее лаборатории. «Ее» не потому, конечно, что стала начальницей этой лаборатории, а потому, что не представляла себя без нее.

Девчонки ее увлекались химией. Даже щеголяют к месту и не к месту химическими терминами. В столовой, наполняя стакан кефиром, Алла Звонарева шутит:

— Смотрите, чтобы не было перелива.

Мужскую парикмахерскую они иронически назвали цехом омыления и настойчиво отсылают туда Панарина, который, кажется, еще ни разу в жизни не брился, но, пожалуй, ради Аллочки пойдет и на этот шаг…

А что может быть увлекательнее постоянных поисков ответов на сотни «почему»?!

Сколько они помучились, добиваясь таких ответов!

Девушек в лаборатории сорок, половина — вчерашние десятиклассницы, и с ними тоже надо отгадывать: «Почему загрустила? Почему нервничает?» Эта область оказалась тоньше самых нежных приборов. Хорошо, что шамекинская практика помогла разобраться в характерах. И не только тех, кто в лаборатории… Очень хочется быть ближе к ним всем. Вот, например, Вера Аркушина. Относится к ней Вера с трогательной доверчивостью: приходила домой, даже показывала письма какого-то кубанского учителя, познакомила со своей матерью. Что может быть дороже такого доверия? Вера — славный человек, но нуждается в закалке характера. В ней есть и смелость и настойчивость, только надо высвободить скрытые силы. Правильно сказал о ней Григорий Захарович: «Помочь проявить душевные запасы». А сегодня прибегала смятенная Юрасова, сбивчиво рассказывала что-то малопонятное о Шеремете, о том, что его надо спасать. История полна недомолвок, но в ней надо разобраться и, может быть, действительно поддержать парня.

…У заводской проходной выстроили киоск для продажи газет, повесили почтовый ящик, телефон-автомат — и степь сразу стала обжитой.

Резко запахло парафином.

Валентина Ивановна поднялась на третий этаж и очутилась в знакомом мире колб, эксикаторов, сушильных шкафов.

В коридоре, правее стенгазеты, — обувь, сброшенная с ног: босоножки, чеботы, ботики, туфли… Грязные, чистые, модные, безвкусные, со сбитыми каблуками и аккуратные — тоже свидетельства характеров владелиц.

Человеку новому многое в лаборатории может показаться необычным: железные двери, отгораживающие комнату с огнеопасными жидкостями; покрытые черным лаком бутыли, синеватая щелочь в высоких банках с притертыми пробками.

Валентина Ивановна ко всему этому пригляделась, привыкла, как привыкает учитель к классной доске, хирург — к инструментам операционной, но глаз мгновенно отметил ералаш на лабораторном столе Аллы Звонаревой, небрежность в ее одежде.

— Аллочка, — тихо говорит она, — ведь это же платье могло обойтись и без английской булавки. Вы не сердитесь на меня, но химик — образец аккуратности. Правда?

Голос у Валентины Ивановны негромкий, совсем не начальственный. Звонарева краснеет, кажется, с бронзовых волос ее стекает краска на лоб, щеки, шею.

Нет, конечно, она не сердится. Действительно, из этих мелочей тоже складывается химик. А она хочет им быть. Старательность у нее есть, это не отрицает и Валентина Ивановна. Теоретическая подготовка тоже. А неряшливость — да. И руки какие-то деревянные. Валентина Ивановна права: химия — призвание, ее надо чувствовать. У химика должны быть особые руки — чуткие, как у музыканта.

В кабинет Чаругиной вошла пожилая женщина в темном платке, надвинутом на широкие брови. Плачущим голосом запричитала:

— К вам я… Не думала дожить до такого позора на скате лет: семья рушится…

Валентина Ивановна посмотрела с недоумением.

— Мой-то шалопай у вас работает обеспечером, — пояснила женщина, — не впервой забуряется, а сейчас жену с детьми гонит. Одно заладил: «Меня полюбит на десять лет моложе от тебя. И к тому же образованная». Анжелой звать ее…

Женщина ушла, а Валентина Ивановна в перерыв вызвала Анжелу. Та пришла розовая, свежая, с трудом притушила сияние дерзких синих глаз. Из-под халата, делающего ее похожей на медсестру, виднеется серое, в белых лепестках платье, как оперение цесарочки.