Борис Изюмский - Девять лет

Он стал собираться в путь.

Отец хмурился:

— Ты как перекати-поле. Неужели так и не будет у тебя прочных корней?

— Корни уже есть, — тонко улыбнувшись, непонятно ответил сын, приласкался к всхлипывающей матери и с небольшим чемоданом в руках, с плащом, небрежно переброшенным через плечо, зашагал к пристани.

Еще в дороге он решил, что адрес Веры узнает в местной редакции. Там поинтересовались: кто он?

— Родственник, — ответил Анатолий и отправился разыскивать дом на Фестивальной.

Этот городок даже за полгода, что он здесь не был, заметно вырос. Шла к вокзалу новая улица, на Фестивальной высились белые трехэтажные дома из крупных блоков.

Номер пятнадцать. Кажется, вот этот дом. В нем он когда-то с Самсонычем укладывал паркет, тогда дом назывался седьмым. Где же третья квартира?

У Вериной двери Анатолий перевел дыхание — все-таки волновался. Как встретят его? Тихо постучал. Потом громче. Нет дома. Посмотрел на часы. Скоро пять. Пора бы и явиться с работы. Где это она пропадает? Может быть, пойти к ребятам в общежитие? Нет, кроме неприятных расспросов, это ничего не сулит.

Анатолий постучал в соседнюю дверь. Открыла женщина в синем фартуке, довольно миловидная блондинка.

— Простите… Я к Аркушиной… Вы не знаете, где она?

— С дочкой, наверно, гуляет, — не скрывая острого любопытства, разглядывала его соседка Веры. Догадка мелькнула в ее быстрых, с хитринкой глазах: — Да вы заходите…

Анатолий уже шагнул было в дверь, но заметил за спиной соседки мужчину.

— Благодарю… Вы разрешите на час подкинуть вам вещи?

Поставив чемодан, вышел на улицу, неторопливо зашагал к степи. Все-таки хорошо здесь!

Дальний луг затопила синька цветущего кермека. Ласточки, усевшись на телеграфные провода, неторопливо обсуждали планы предстоящих перелетов. Пальцы заныли — захотелось взять карандаш.

Левее футбольного поля рыл траншею канавокопатель.

Девчата сажали вдоль дороги фруктовые деревья.

«Фантазеры, — снисходительно подумал Анатолий. — Ведь плоды оборвут еще зелеными. Очередная романтическая затея».

Он улыбнулся:

— Салют!

Девчата проводили его недоуменными глазами, расхохотались вслед.

Собственно, зачем он приехал? Обрести новую жизнь возле Веры? Она оказалась цепкой. Ему же цепкости не хватало. Конечно, он не думает навсегда оставаться в этой дыре, но как трамплин…

Когда он еще работал здесь, Валентина Ивановна как-то сказала: «Не обижайтесь, но я думаю, что, если вы не избавитесь от мусора, художника из вас не получится».

Признаться, он и сам понимает, что мусор есть, но вряд ли это так опасно, как они предполагают. А у кого из больших людей нет мусора?

Анатолий долго шел степной дорогой к морю. Оно открылось внизу — огромное, сумрачное, пустынное, угрюмо глядело на него. Темно-серые волны с шумом накатывались на плотину. Иржанов поежился, надел плащ, медленно повернул к Фестивальной.

Почти у дома повстречал Веру. Она испуганно, побледнев, прижала к груди Иришку, будто Иржанов собирался отнять ее.

— Здравствуй, — виновато сказал он. — К тебе зайти можно? Не выгонишь?..

Знал, конечно, не выгонит. До чего она хороша! Полные плечи стали еще более покатыми, свежее лицо не нуждалось в пудре. Даже медлительность движений шла ей. И эта голубая воздушная косынка на голове. Пожалуй, сейчас она привлекательнее Анжелы, хотя… ноги грубоваты.

Вера молча прошла вперед, коленкой поддержав спящую Иришку, отворила дверь.

Анатолий был приятно удивлен: в комнате даже уютно. Занавески на окнах. Скатерть на столе… Правда, бедненько: голубой шелковый плащ Веры висит на двери — шкафа нет.

Под ножкой кровати пластинки паркета приподнялись, как клавиши. Анатолий мысленно усмехнулся: «Здесь работал не очень старательный паркетчик».

Вера, укладывая дочку в кроватку, лихорадочно думала: «Как быть? Что говорить? Может быть, ради Иришки пойти на примирение, ведь он для этого приехал. Меньше всего я должна думать о себе, о попранном женском самолюбии. У Иришки нет отца, вместо него — прочерк в метрике. Пойдет в школу — будут дразнить: «Пустая метрика». И потом, ведь были чудесные дни, были!»

Анатолий подсел к столу. Его «Ковра из лучших сортов древесины» на стенах не оказалось. Плохой признак…

— Ты можешь меня выслушать? — начал он вкрадчиво и, достав папиросу, закурил.

Она хотела запретить, но раздумала, только скупо сказала:

— Говори.

И тоже села за стол, напротив Анатолия, сцепив на скатерти пальцы, смотрела на него спокойно.