Борис Изюмский - Девять лет

— Даже слово «космос» по-древнегречески обозначает — красота, — говорила она.

Сначала дети иронически кричали вслед Аде Николаевне:

— Эстетика!

Но скоро им передалась увлеченность учительницы искусством, и они то и дело просили:

— Расскажите еще…

Лазарь Ильич подсаживается на диван, дружелюбно смотрит на Юрасову, Аду Николаевну, а та иронически поглядывает на его перекошенный, замусоленный галстук, похожий на дохлого ужа. Биолог начинает ерзать, поддергивать галстук… Вот уже в чем уязвим Лазарь Ильич: пояс у него вечно не на месте, пуговицы застегнуты через одну, не на те петли, на костюме пятна. Но он еще делает вид, что не понимает взгляда англичанки.

— Да, почтенная Леокадия Алексеевна, — бодреньким голосом говорит Лазарь Ильич, — я утверждаю, что славный молодец Рындин — личность одаренная.

— Ухарь! — не поворачиваясь от доски объявлений, бросает Архип Фомич.

Завуч неодобрительно смотрит на его спину, протягивает назидательно:

— Рындин… м-м-м… нуждается в удвоенном внимании… Он хотя и туго, но поддается. Во-о-о-т. Поддается.

— Ухарь, но честен, — угрюмо уточняет Архип Фомич. — Во всяком случае, я его больше уважаю, чем Улыбышева. Не юлит.

Ну, это в устах математика — немалая похвала.

Архип Фомич, наконец, поворачивается ко всем лицом.

— Сюсюканьем и душещипательными беседами ничего не добьешься. Из кремня искра выбивается кремнем же…

Завуч пожимает плечами.

— Поэтично, м-м-м, но неясно.

Полина Семеновна, чтобы смягчить накал, бойко затарахтела:

— Спрашиваю в классе: почему рассказ называется «Хамелеон»? Улыбышев отвечает: «Потому что Очумелов имеет разные взгляды на одну собачку».

Все рассмеялись.

«Даже смеется каждый по-своему, — дружелюбно думала Леокадия. — Говорят, глаза — зеркало души. Но как часто это зеркало обманывает. Иногда характер человека пытаются разглядеть в походке — развинченной или стремительной, в рукопожатии — то вялом, слабовольном, то крепком, мужественном. Может быть, может быть… Но как о многом говорит смех. Злой и добродушный, неискренний и до слез на глазах, застенчивый и наглый. Он невольно выдает, проясняет человека. Архип Фомич смеется отрывисто, резко. Генирозов — прихихикивая, не поймешь — смех это или смешок… Звонко и чистосердечно — Ада Николаевна. А дети? Беззаботно заливается по пустяковому поводу Валерик; игриво повизгивает Лиза; редко и сразу притушив его, словно боясь приоткрыться, — Рындин».

Леокадия усмехнулась: «Целый раздел психологии». Но тут же помрачнела при мысли: «А как они все отнесутся ко мне, узнав об Алексее? Осудят, отвернутся. Но за что?»

Почти семь месяцев прошло с того дня, когда молнией убило мужа Веры, а Иржанов все помнил так, словно это произошло вчера.

Страшную весть он услышал в клубе, часов в девять вечера. Контролерша рассказывала буфетчице:

— На плотине молния в учителя Сибирцева попала… Насмерть. Возле велосипед лежал — в лепешку скрутился.

Анатолий бросился бежать к Сибирцевым.

У их дома толпился народ. Дверь в квартиру была открыта настежь.

Федор Иванович лежал на столе как живой. Только волосы на голове, выше правого виска, были подпалены.

Окаменевшая Вера, никого не видя и не слыша, сидела у изголовья мужа. Ее белые губы на опухшем от слез лице беззвучно шевелились. В комнате были Лобунцы, Стась, Юрасова, Нагибов, учителя школы.

Валентина Ивановна, стоя позади Веры, поглаживала ее плечо. Какая-то женщина, наверно соседка Сибирцевых, сказала Чаругиной:

— Уложила спать…

Анатолий понял, что речь идет о детях. Вера, словно бы на минуту придя в себя, уткнула лицо в грудь Валентины Ивановны, измученно простонала:

— За что жизнь так преследует меня?

Анатолий вышел из комнаты. Он больше не мог там оставаться.

Улицы опустели — Пятиморск рано укладывался спать. Возвращаться в свою клетушку не хотелось, и он пошел в темноту, к морю.

Оно тревожно шумело… Как и там, на краю земли…

Заныла рана в груди. Наверно, снова будет дождь.

Море пахло по-осеннему. Гремели в порту бессонные краны. Как отсветы пожаров, вспыхивали дальние зарницы.

Иржанов медленно поплелся домой.

После этого вечера Анатолий ни разу не осмелился прийти к Сибирцевым, а поджидал Иришку возле школы.

Когда он узнал, что у дочери не ладится с арифметикой, решил увидеться с учительницей. Зоя Семеновна Углева — спокойная, приветливая женщина со скуластым широким лицом — встретила Иржанова так, будто они уже не раз говорили об Иришке.