Борис Изюмский - Девять лет

В операционной бледный, измученный Рындин только спросил у хирурга:

— А вы достанете?.. — и сразу же погрузился в сон.

Вскрыв брюшину, хирург долго не мог найти отросток, а найдя, сразу понял, что аппендицит гнойный и начинается перитонит.

Все полтора часа операции Леокадия, нервничая, просидела внизу, в приемной, и только однажды вспомнила, что где-то здесь, рядом, Куприянов, что в случае чего к нему можно обратиться за помощью. Но эта мысль сразу же исчезла, и Леокадия встревоженно провожала глазами каждую нянечку, выходящую «оттуда».

Наконец ей сказали, что все прошло благополучно, и Юрасова получила разрешение быть возле Рындина.

Он лежал — маленький, беспомощный. Сморщены и сухие губы, и прикрытые веки, и щеки. Старичок-боровичок.

Леокадия, смочив полотенце, провела им по губам мальчика. Он, не открывая глаз, жадно потянулся к влаге. У дежурной сестры Леокадия взяла пузырь со льдом и положила его Рындину на живот.

Снова подумала, что больница Куприянова, и если мальчику станет хуже, она непременно найдет Алексея Михайловича. От этой мысли стало спокойнее.

Рындин пришел в себя, слабым голосом позвал:

— Леокадия Алексеевна…

— Что, милый?

— У «Дуная» мощность двигателей восемьсот лошадиных сил…

Леокадия на мгновение подумала, что Рындин бредит. Но потом поняла: ничего необычного в этом воспоминании мальчика нет. Незадолго до его болезни в школу пришел штурман Долганов. Он принес в подарок шестому «Б» альбом от экипажа теплохода «Дунай». Здесь были фотографии рулевого — за штурвалом, боцмана — у брашпиля, матроса — при швартовке теплохода, и даже кока, похожего на возмужавшего Валерика Улыбышева в колпаке.

— Леокадия Алексеевна…

— Да?

— А экипаж — пятьдесят человек.

— Ну хорошо, хорошо, родной. Ты поспи, не разговаривай…

— Посплю, — покорно соглашается Рындин. — Только… вы руку… — Ему, видно, приятно чувствовать ее руку на лбу.

Во втором часу ночи Куприянов, возвращаясь от друзей с женой, довел ее до дверей дома, а сам решил посмотреть, что делается в больничном стационаре.

Обязанности главврача Алексей Михайлович считал не самыми приятными. Он долго не соглашался идти на эту работу, но ему настойчиво твердили: «Надо!» — и он сдался. Служба в армии приучила Куприянова к исполнительности, в характере его достаточно было развито чувство долга, и поэтому, став главным врачом, он относился и к вновь порученному делу со всей ответственностью, на какую был способен.

Ночные улицы Пятиморска пустынны и едва освещены. Шаги гулко отдаются в тишине. Весна пришла с запозданием, и, словно возмещая упущенное, степное море стремительно набрало сорокаметровую глубину, буйно зацвели каштаны. Сейчас те кисти их, что были под фонарями, прогретые теплом, пушились особенно пышно.

Куприянов шел медленно, думая все о том же, о чем в последние месяцы думал непрестанно. Что-то необычное происходило с ним. Маленькая учительница все время оказывалась рядом. Он слышал ее быстрый говорок: «Для людей надо не щадить своего времени, здоровья…» И страстное восклицание: «Ненавижу даже самую малую нечестность!» Он мысленно продолжал с ней разговор, шутил, что-то рассказывал, о чем-то советовался.

Желание увидеть ее стало настолько сильным, что он бесконечно перебирал возможности встреч: пойти в школу? подойти на улице? послать письмо? Но тут же все это отбрасывал, понимая нелепость подобных шагов.

Его семейная жизнь, казалось бы, давно вошла в незыблемое русло привычек, обязанностей, и он никогда прежде не думал, что может прийти вот такое…

Алексей учился на втором курсе мединститута, когда в кассе студенческой столовой увидел Таню — молоденькую смешливую девчонку с детски розовыми щеками, природой данными кудряшками каштановых волос, влажным блеском мелких острых зубов.

Возле кассы вечно увивались парни: острили, совали Тане записочки, назначая свидания и зная, что она не придет. Но Таня сразу же, как она потом рассказывала, выделила из всех именно Алексея: он не старался произвести на нее впечатление, был скромен и немногословен. Она разговаривала с ним охотнее, чем с другими, была приветливее и ласковее. Как-то так получилось, что они однажды вместе пошли в городской парк, а в другой раз очутились на набережной. Когда же он впервые поцеловал ее, она охотно ответила ему.

Под Первое мая их пригласила к себе на вечеринку Танина подруга. Уже под утро Алексей пошел проводить Таню. Она жила на окраине города. Они остановились у небольшого деревянного дома. Таня, немного охмелевшая, взбудораженная, прошептала: