Владимир Канивец - Крах диссидентки

Что мог Арсений сказать этой женщине? Чем ее утешить? Вита в Америке хвастает тем, что она диссидентка, а мать умирает тут оттого, что дочка предала ее Кто виноват? Мать? Дочь? Покойный отец? Все вместе? Вот узел! Даже разрубив и разглядев его в разрезе, трудно, видимо, точно определить все взаимосвязи нитей, образовавших его. И это не только семейный узел! А его, Арсения, влияние на Виту, с которой он прожил пять лет? А влияние Витиного окружения? А писатели, которые поспешили отмахнуться от нее? А литературная атмосфера, которой — хотят того или не хотят — дышат писатели? Где тот компьютер, который проследит все эти переплетения, проанализирует их с математической точностью, определит: под влиянием каких сил Витин духовный мир стал таким, что она с гордостью сказала: «Я — диссидентка!» И неужели она будет настолько счастлива теми книгами, гонорарами, среди которых поблескивают и тридцать сребреников, что никогда уже не защемит, не заболит у нее сердце при воспоминании о старой матери и сыне? Хорошо, что можно оглянуться назад, вспомнить о том, что было, и как жаль, что невозможно заглянуть вперед, чтоб увидеть, как все будет!

Долго разговаривал Арсений с тещей, но ни она, ни он ни словом не обмолвились о Вите. Не вспоминал о матери и Алеша, будто у него ее и не было. Малыш привык уже к тому, что матери нет, что в садике есть воспитательница Раиса Павловна. Арсений видел ее: молодая, красивая, она полюбила мальчика как сына. Немного балует его, оправдывая это перед своей совестью, должно быть, тем, что у мальчика нет мамы. А для ребенка, который еще не может своим умом понять, что такое мать, а понимает чувством, — важно не то, кто его родил, а кто излучает на него материнскую любовь и ласку.

— Поправляйтесь, — прощаясь, сказал Арсений, хотел прикрыть своей рукой руку Елены Львовны, лежавшую поверх простыни, но не смог преодолеть внутреннего сопротивления, воздержался.

Алеша, обняв бабушку, прислонился к ее седому виску подбородком. Она прижала его маленькие ручонки к губам, на бледном лице пробилась улыбка, в которой страдания было больше, чем в горьких слезах.

Арсений пообещал, что они опять приедут к ней, взял Алешу за руку и пошел к выходу, глядя под ноги и чувствуя на себе взгляды женщин, лежавших в палате Яворин — как шутя его называли — большое село, и они все знали о Елене Львовне и о нем. И в самом деле, было на что посмотреть: муж, которого бросила жена и укатила в Америку, пришел навестить тещу. Конечно, жалели Алешу — сирота.

В дом Елены Львовны уже не заезжал: пусть там соседкин кот хозяйничает! А когда выехал к повороту на трассу, подумал: «А правда, не махнуть ли в село?» Село вернуло его к жизни. Это самый светлый уголок на земле, в котором светлеет и его душа, сейчас там ему делать нечего. И он так круто повернул на Киев, что даже колеса машины, боком проехав по асфальту, громко завизжали.

Прошло два года.

Арсения пригласили на работу в Институт истории Академии наук УССР, и он, уйдя из газеты, принялся за подготовку докторской диссертации. Когда работал в газете, приходилось часто ездить в командировки, а Алешу не с кем было оставлять, так как он продолжал жить одиноко.

Елена Львовна по выходе из больницы все время болела, за нею самой нужен был уход, оставлять Алешу с нею он мог только на день-два, чтобы утешить старуху. После инфаркта сердце ее так ослабло, что она, как говорится, дышала на ладан. Вита иногда присылала посылки, письма. В посылках была одежда и для Алеши, но Арсений сказал Елене Львовне:

— Кому угодно отдавайте это американское тряпье, а Алеше и не показывайте, если хотите, чтобы я привозил его к вам!

— Хорошо, хорошо! — согласилась Елена Львовна, она видела, что Арсений хорошо одевает мальчика. — Я соседям отдала.

О чем писала Вита в письмах к матери, Елена Львовна не говорила, а он ее не спрашивал. Вообще они, встретившись, избегали вспоминать Виту, будто ее и не было. Видимо, ничего не говорила Елена Львовна о его матери и Алеше, боясь, что малыш потом начнет расспрашивать про мать у отца, а тот обидится и больше не привезет мальчика. Однажды только, почти через два года, Елена Львовна сказала, сдерживая счастливую улыбку:

— Вита сообщила: бросила Марчука…

Арсению хотелось уточнить, кто кого бросил — Вита Марчука или он ее, но сдержался, промолчал. Недолго же счастливою парою прожили они в «свободном мире». «Гениальному» Марчуку хватило двух лет, чтобы пустить Виту по миру с протянутой рукою, ибо посылки от нее перестали приходить. Глядишь, вот-вот попросит мать выслать ей сала и сухарей. Насытившись омарами, о которых с восторгом говорила корреспондентам в первый день пребывания в Америке, она уже давно, глотая слюну, вспоминает и черный хлеб, и земляничное варенье. Одна живет или кого-то уже нашла? Она из тех женщин, которые умеют очаровать мужчину.