Владимир Канивец - Крах диссидентки

Задавали вопросы и Марчуку, но словно для формы. В центре внимания была, как ее называли корреспонденты, «отважная украинская диссидентка», автор романа «Рубикон». Каковы ее дальнейшие планы? Она пишет роман «Диссидентка». О, это будет интересное произведение. И потому, что она будет писать его, пользуясь полной творческой свободой, и потому, что это будет исповедь не только ее, а и всех тех, кто, как и она, натерпелся за свои убеждения. В этом романе она расскажет обо всем, что пережила, вытерпела с тех пор, как вышел роман «Рубикон», и до той минуты, когда поднялась на борт самолета «боинг», где почувствовала себя уже в Америке, хотя и летела до Нью-Йорка почти восемь часов. Пусть это покажется сентиментальным, но уже в самолете, над бескрайними просторами Атлантического океана, ощутила, что у нее снова выросли крылья…

Алеша ездил на велосипеде по пустым комнатам, звенел звоночком. Арсений невольно усмехнулся: наивная Витина болтовня была так похожа на звяканье звонка детского велосипеда. «Ну-ну, посмотрим, куда ты на тех «боинговых» крыльях залетишь», — подумал Арсений, зная Витину непрактичность, неприспособленность к жизни. Марчук того же поля ягода. Если он и поможет ей, то лишь в одном: быстрее промотать тот капитал, который у нее накопился. И сделает это так гениально, что Вита не успеет и оглянуться, как в банке у нее уже ничего не останется.

В комнату заехал Алеша, спросил:

— Когда мы поедем в село? Завтра?

— А тебе там понравилось?

— Ага, там весело! — И в уголках Алешиных полных губ засветилось точнехонько такое, как у Виты, лукавство. — И велосипед возьмем?

— Возьмем, — пообещал Арсений, глядя в серые глаза сына.

Довольный Алеша, позванивая звоночком, выехал из комнаты. «Сын не твой!» — вспомнилась жестокая Витина ложь, от которой она сама — шевельнулась совесть! — отказалась. «Будет ли Алеша твоим — вопрос, а моим будет, ведь он вырастет со мной», — думал Арсений. А каким он вырастет? Таким, как отец? Или таким, как мать? Вита ведь совсем не похожа на мать, она — вылитый отец. Тот тоже, имея все: и дом, и должность, и партбилет, — всегда был всем недоволен. Должно быть, и на том свете бурчит, что его похоронили не на киевском кладбище — он родился в Киеве, — а в Яворине, не поставили гранитного памятника, а только железный обелиск. Витин отец принимал участие в войне, но провоевал всего три месяца, после ранения на фронт уже не вернулся, служил санитаром в тыловом госпитале. Пошел на фронт с первого курса политехнического института и закапчивал его уже после демобилизации, сразу после Победы. Арсений хорошо знал его и не любил, чем — почти открыто — платил ему и Витин отец Макар Романович. Главное недовольство, как он говорил, проистекало из того, что считал: мог быть министром, а его загнали в Яворин, двадцать лет держат на должности инженера. И все потому, что у него нет «там» — Макар Романович показывал рукой куда-то за плечо — нужной поддержки. Эту философию переняла от отца и Вита, которая, потерпев в чем-либо неудачу, объясняла это только тем, что «там» — выше! — у нее нет поддержки. Ну вот наконец она нашла всесильного дядю Сэма, который «поддержит» ее. Жаль, что Макар Романович умер, он, слушая это первое Витино интервью, должно быть, радовался бы.

Снова в комнату заехал Алеша.

— Папа, а что мы будем есть? — спросил он.

Малыш уже проголодался, а он не подумал, чем станет кормить его. Взглянул на часы: десять минут восьмого. Продуктовые магазины еще работают, надо сбегать чего-нибудь купить. И вообще начать заниматься хозяйством, поскольку придется жить вдвоем с сыном.

Несколько раз Арсений звонил в больницу, узнавал о том, как себя чувствует Елена Львовна. Наконец врач сообщил, что ее перевели в палату выздоравливающих, и Арсений, дождавшись субботы, поехал в Яворин. Взял с собой и Алешу, которого устроил в круглосуточный садик. Ему там поправилось, он был среди таких же ребят, как и сам. А где дети, там Алеше весело. Со взрослыми он скучал, не знал, чем заняться. Арсений брал Алешу домой не только в выходные дни, но и в будни, когда стояла хорошая погода и можно было поехать на Днепр, порыбалить, поплавать на надувной лодке. Правда, так будет, пока Алеша пойдет в школу. А тогда уж ему придется быть дома. Но до того времени многое может измениться…

Сколько раз Арсений ездил этой дорогой! Какие мысли и чувства были бы записаны на ней, если бы она могла стать магнитофонной лентой! Сам бы, видимо, прослушивая эти записи, удивлялся: да он ли это был так наивен, счастлив? Он ли так верил, когда Вита сидела рядом, что вечно будет с нею? Да, именно «вечно», ибо иного измерения времени он, как все влюбленные, тогда не знал. А «вечности» хватило всего на пять лет! Что же теперь он должен делать? Искать еще одну вечность? Или примириться с тем, что та «вечность» существует для других, таких, каким был он, а не для него, такого, каким он стал. И когда начинал анализировать свой новый взгляд на мир, окружающий его, свои новые ощущения, создавалось впечатление, будто кто-то взял да и заменил в душе его «я», жившее в нем со дня рождения, на новое, гораздо более мудрое, но и заметно более холодное. Он уже не мог чем-либо восхищаться до безумия, как тогда, когда в его душе было знакомое с колыбели «я». Все ощущения отныне, пробиваясь сквозь сложные тенета нового «я», подчинялись осмыслению разумом, от них оставалось только то, что было в них «разумного», а потому и холодного. И неужели теперь всегда так будет? Или произойдут новые изменения?