Станислав Грибанов - Полгода из жизни капитана Карсавина

— Они в надежном месте. Не беспокойся! Придет Червона Армия — и все получишь…

Анна по многому из жизни лагеря догадывалась, что обстановка на фронте меняется не в пользу гитлеровцев, что советские войска стремительно продвигаются на запад. Одни часовые стали снисходительнее относиться к русским пленным — многое, за что раньше сурово наказывали, теперь они не замечали, а скорее делали вид, что не замечают. Другие, напротив, ожесточились. Лазаретные надзиратели Менцель и Ленц каждую ночь на глазах больных убивали по человеку.

«Нет, теперь только выжить… — твердила про себя Анна. — Во что бы то ни стало выжить!» И когда молоденький, лет семнадцати, часовой принес однажды в карцер кусок пирога и принялся угощать Анну, поясняя, что это его мать передала ей гостинец из деревни, она на смешанном — русском и немецком — языке выразила свою откровенную просьбу — с подходом к Кюстрину советских войск закрыть ее на замок.

Предусмотрительность оказалась нелишней. Вскоре отряд эсэсовцев поспешно поднял в лагере всех, кто еще мог передвигаться, и под конвоем, с овчарками немцы погнали колонну пленных на запад. Часть врачей и санитаров вместе с Синяковым осталась в лагере. Под операционной лазарета также предусмотрительно они подготовили убежище, где и скрылись от эсэсовцев в ожидании освобождения.

Анна слышала одинокие выстрелы в бараках французов — последние жертвы Кюстрина. Потом глухо и отдаленно заработали пушки. Когда снаряды их начали рваться на территории лагеря и казалось, вот-вот угодят в карцер, где лежала Анна она впервые за всю эту долгую и жестокую войну принялась молить случай: «Хоть бы не попал, хоть бы промазал…»

И все-таки сердце Анны заволновалось и забилось тревожно не от пушечной стрельбы. В какое-то мгновение стрельба та прекратилась, наступила тягучая прислушивающаяся тишина, в которой она явно различила отрывки русской речи.

— Вася, да долбани ты прикладом!.. — это раздалось совсем рядом. Потом у дверей карцера что-то загромыхало, они тут же распахнулись, и в камеру Анны шагнули люди в черных шлемах. Это были советские танкисты. Один из них, майор, судя по званию, старший, глядя на Анну, решительно и строго спросил:

— Кто здесь сидит?

Анна растерялась, и какое-то мгновение не могла произнести ни слова. Она смотрела на простые мужественные лица русских парней и не верила, что это — ее свобода!

— Кто вы? — переспросил майор, и тогда Анна, пересиливая волнение, попыталась представиться по-военному кратко:

— Я старший лейтенант. Восемьсот пятый штурмовой. Штурман полка Егорова… — Докладывая строгому майору, Анна приподнялась с пар, незаметно для себя самой выпрямилась, выпустила из рук опору и шагнула навстречу танкистам. Тонкая кожа, обтянувшая ожоги, тут же треснула, на ногах закровоточили раны. Анну качнуло.

— Вы лежите, лежите, — поддержал ее майор. — Сейчас придут наши санитары и вас отправят в госпиталь.

Анна запротестовала:

— Я хочу в полк. Двести тридцатая дивизия — она где-то рядом, на вашем ведь фронте. Буду искать ее. — И в тот же день отправила письма полевой почтой в полк и домой, в деревню Володово.

Однако не так-то просто оказалось вернуться к своим Анне Егоровой. Всем, кто хоть несколько дней побывал в плену, предстояло пройти проверку в органах «Смерш». И доктору Синякову, который устраивал побеги из лагеря, спасал от неминуемой смерти десятки людей; и медсестре Юле Кращенко, которая после Кюстрина оказалась в штрафном лагере Швайдек, где ее целый месяц два раза в день выводили на плац и избивали; и фельдшеру Алексею Крылову, который в банке с ядом сохранил ордена и партийный билет Егоровой.

— А что же там проверять-то? — спросила Анна, когда в Кюстрин вошли армейские тылы и всем узникам бывшего концлагеря предложили явиться в город Ландсберг. На вопрос этот ей ответить никто не мог, и, поскольку ноги Анны еще не действовали, ее посадили на повозку и под охраной автоматчика доставили в отделение контрразведки «Смерш» 32-го стрелкового корпуса 5-й ударной армии.

…На допросы к начальнику отделения майору Федорову Егорову вызывали по ночам. Кабинет майора располагался на втором этаже, так что подниматься к нему Анне приходилось почти ползком. Особист, человек с подозрительным и недоверчивым взглядом, постоянно воспаленных, холодных, как у рыбы, глаз, распалял себя на допросах гневом и требовал:

— Докажи, что ты на сто процентов кристально чистая!.. — При этом всякий раз заговорщически намекал: — У нас имеются кое-какие сведения…