Станислав Грибанов: Хроника времён Василия Сталина

Это случилось 1 мая 1960 года. В тот день трудовой люд на святой Руси — кто как — готовился продемонстрировать солидарность с трудящимися массами разных стран. Но именно в тот день воздушное пространство великой державы, какой некогда была наша Россия, нарушил чужой самолет — американский шпион. Его сбили. Специалист по съемкам объектов «среди долины ровныя» пилотяга Фрэнсис Пауэрc был осужден и получил срок — на всю катушку! Спустя годы, уже в Штатах он описывает те памятные для него денечки: «Лишь когда меня вывели из зала суда, я вдруг осознал всю тяжесть приговора. Десять долгих лет! В комнате, куда меня ввели, уже находились мои мать, отец, сестра Джессика, Барбара и ее мать. Я не мог справиться с собой. Увидев их, я не выдержал и зарыдал. Все они тоже плакали…

Посредине комнаты стоял накрытый стол: бутерброды, икра, свежие фрукты, содовая вода, чай… (чтоб знали гады-империалисты, как в советских тюрьмах кормят! — С.Г.). Вечером мне вернули Новый завет и дневник, который я вел уже пять лет. Эти вещи мне понадобятся, пока я буду отсиживать свой срок.

Я боялся, что, начав писать, дам волю зажатым в кулак чувствам. Моя первая запись получилась нарочито краткой: «19 августа I960 года. Последний день суда. Десять лет. Виделся один час с женой и родителями»…

Пауэрc отмечает в своих воспоминаниях, что его жена Барбара хотела остаться в Москве и устроиться на работу в американское посольство. Но он не согласился: не было уверенности, что ей разрешат с ним свидания. Кроме того, пишет уже осужденный летчик-шпион, предстоял перевод в тюрьму — «постоянное место моего заключения, расположенную за пределами Москвы, но когда и куда, мне не сказали»…

В день, когда Пауэрc писал эти строки, из той самой тюрьмы, где ему предстояло отбывать срок, была отправлена открытка такого содержания:

«Поздравляю с праздником — Днем авиации! Поздравляю всех, имеющих к авиации отношение. Желаю хорошо встретить наш праздник и выпить за здоровье тех, кто в воздухе, не забывая и о тех, кто на земле. Дружба и взаимная поддержка везде необходимы, но в авиации без этого не прожить и дня… Люди, имеющие отношение к авиации, знают этот неписаный закон, и настоящие авиаторы выполняют его свято. Учитесь и вы, дорогие мои, этой величайшей человеческой мудрости. Всех благ вам!

Эту открытку из тюрьмы писал тоже летчик. Он обращался к своим детям — Надежде, Александру, Светлане, Василию, Лине, которых по-отцовски любил, которым желал всякого добра и вот уже восьмой год отправлял такие вот коротенькие поздравительные открытки, а то и пространные письма с назиданиями и советами — всем сообща и каждому в отдельности.

Нет, этот летчик не был шпионом, хотя под крылом его самолета в свое время тоже пролегали многие чужедальние страны. В годы Великой войны его маршруты начинались с аэродромов и полевых площадок Подмосковья, Сталинграда и так — через многие фронты — до самого Берлина! Смелости этого летчика, его лихой атакующей хватке удивлялись и более опытные воздушные бойцы. А он, словно не замечая опасностей, не задумываясь о дне грядущем, тихой заводи отставного генерала, весело шагал с летной братвой тропами своей бесшабашной молодости. Лишь один раз он сказал как-то своей любимой женщине: «Меня ничто не возьмет — ни пуля, ни штык! — и, помолчав, грустно добавил: Я буду жить, пока жив мой отец…»

Этот летчик был сын Сталина — Василий.

Двое смотрят вниз — один видит лужу, а другой звезды… Корреспондент лондонской газеты «Индепендент» долго пытал меня о сыне Сталина, Василии, но похоже, так и не поверил, что столь высокий по их королевскому статусу царедворец был прост и доступен и конюху, и солдату, что учился он не за дедушкины деньги в английском колледже, а в обычной московской школе и потом подался не за тугим кошельком во внешнюю торговлю, а в чистое небо России — выбрал опасную, но благородную мужскую работу летчика-истребителя.

— У нас в Лондоне говорьят… — Благовоспитанный англичанин подбирал фразы потоньше, но вот что-то забуксовал, видимо, запаса наших слов не хватило, а я уже давно уловил напряжение его мысли и, как мне показалось, достаточно точно помог выразить ее по-русски: