Сергей Сергеев-Ценский - Витязи морей

В таком именно виде и был «Крейсер», добравшийся до Южного Ледовитого океана. Страшная буря трепала тогда фрегат. Его то взмывало на гребень огромной волны, то бросало стремительно в пучину, и все в нем трещало, рокотало, звенело, рвалось… Большую опытность и немалую ловкость и силу нужно было иметь, чтобы удержаться даже и на палубе, не только на вантах, где убирались последние паруса. И вот, случилось то, что вполне могло случиться в такой шторм: один молодой матрос сорвался с обледенелых снастей в воду.

Едва успел прокатиться по судну крик: «Человек за бортом!», а уж матроса отшвырнуло гигантской волной так далеко от судна, что нечего было и думать добросить до него «конец» — канат, за который он мог бы схватиться.

Но едва увидел далеко над водой голову своего матроса лейтенант Нахимов, он тут же кинулся к катеру, прикрепленному к боканцам фрегата.

— Спускай катер! — скомандовал он матросам около себя, и они спустили катер, и шесть человек из них вместе с Нахимовым тут же взлетели на гребень волны и рухнули в зеленую падь и снова взлетели, держа направление на матроса, который еще боролся с волнами.

У Нахимова это был героический порыв, мгновенный, нерассуждающий: нужно было спасти человека. Некогда было даже спросить разрешения на это у командира, у Лазарева, который был в это время на другом конце фрегата. Нахимов помнил только слова Петра: «Промедление — невозвратной смерти подобно». Он не допускал даже и мысли, чтобы Лазарев мог не дозволить ему броситься спасать сорванного штормом матроса.

А Лазарев ахнул, когда ему доложили об этом.

— Боже мой! Боже мой!.. Верну-уть!.. Покричать ему в рупор: «Командир приказал вернуться!»

Кричали в рупор, но уже не видели, кому кричали: сильнейший шквал принес вдруг ливень, сквозь который видно было так же, как сквозь войлок. Фрегат при этом накренило до предела и раскачало так, что волны начали перекатываться через палубу. Не о катере с шестью матросами-гребцами — нужно было думать только о том, как спасти фрегат. И Лазарев, за плечами которого было уже несколько кругосветных путешествий, напряг всю свою энергию, всю опытность «старого морского волка», чтобы выдержать борьбу с разбушевавшейся стихией.

И три часа длилась эта неравная борьба, и экипаж фрегата выдержал ее с честью. Нечеловеческими были усилия и командира и команды, но они и не могли быть иными: смертельная опасность рождает их. Древняя, как жизнь человека на земле, пословица говорит: «Кто бежит от смерти, у того вырастают длинные ноги».

Только когда шторм явно пошел на убыль, а ливень пронесло дальше, Лазарев нашел возможность погоревать о своем любимце Нахимове, а также о шестерых матросах, свято исполнивших нахимовский приказ и теперь вместе с ним погибших.

— А вдруг они не погибли? — спросил он самого себя вслух. — А ведь нам сейчас уже можно, пожалуй, и паруса ставить и идти дальше… Как же мы пойдем, когда… когда даже не знаем, куда делся наш катер?.. Ведь катер-то сам по себе потонуть все-таки не мог!

И вот тогда-то обратился к Лазареву стоявший рядом с ним матрос:

— Вашвсокбродь! Дозвольте мне, я на салинг полезу, может, увижу, где катер!

— A-а! Чистозвонов!.. В самом деле ведь — у тебя не глаза — алмазы! — обрадовался Лазарев. — А ну-ка в самом деле — лезь на салинг, теперь уж не так сильно качает!

— Есть, лезть на салинг! — отозвался Чистозвонов и полез.

На старых парусных военных судах было множество пушек, и большинство матросов на таких кораблях, естественно, были артиллеристами. Однако на каждой из трех мачт большого судна устраивались по две площадки для матросов-наблюдателей: нижние площадки назывались марсами, верхние — салингами, поэтому были особые в каждом экипаже судна матросы — марсовые и салинговые. Их обязанностью было во время хода судов днем смотреть, не идет ли судно к опасности, ночью — в любую погоду — ловить мигание маяков; во время учебной стрельбы или боя, когда палубы все сплошь заволакивались густым дымом, наблюдать, как ложатся снаряды.

Словом, эти матросы были глазами корабля, а среди них на «Крейсере» исключительной зоркостью славился с детства привыкший к туманам Финского залива, уроженец Петербургской губернии, не совсем ладно скроенный, но прочно сшитый Чистозвонов. Широкое лицо его было попорчено оспой, глаза же, которые славились зоркостью, еле различались на лице, до того были малы. Они буквально карабкались из тяжелых век, когда приходилось им «есть начальство». Годами Чистозвонов был ровесник Лазареву — лет тридцати пяти-шести.