Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Да нет, мне пора остановиться. Я и так набрала больше, чем следовало, ведь я каждый день что-то покупала.

– Вы только примерьте. И тогда наверняка возьмете. – Продавщица улыбнулась. – И цена, уверяю, вас устроит. Дом моделей Баленсиаги заинтересован в том, чтобы вы носили его модели.

Лилиан надела это мерцающее чудо. Оно казалось жемчужным, но, против ожиданий, не придавало ее коже бледность, а, напротив, выгодно подчеркивало цвет лица и плеч, придавая им легкий бронзовый оттенок. Она вздохнула.

– Я его беру. Отказаться от такого платья даже трудней, чем отвергнуть ухаживания Аполлона или Дон Жуана.

«Не всегда трудней, – мелькнуло у нее, – но сейчас это так». Она уже с головой погрузилась в серебристо-серый, аквариумный мир примерочной. С утра она долго спала, потом шла к Баленсиаге, после бесцельно бродила по улицам, а вечером ужинала в ресторане своего отеля. Ресторан славился как один из лучших в Париже, чего она раньше не знала. Потребности в чьем-либо обществе у нее не было, и даже по Клерфэ она почти не скучала. Бурлящая, безлико-чуждая суматоха огромного города выплескивалась на нее с улиц, из ресторанов и кафе настолько мощным потоком и была до того внове, что отсутствие личной жизни ее почти не волновало. Она отдалась этому потоку, ее влекло по течению вместе с пестрой, разномастной толпой, бросая, как щепку, то в одну сторону, то в другую, и ей нравилась эта толчея, – в ней и была сама жизнь, неизведанная, бездумная, пусть даже дурацкая, пусть отданная бездумным и дурацким целям, что колыхались на ее бурных волнах словно пестрые буи в штормящем море.

– Вы очень умно все купили, – похвалила продавщица на последней примерке. – Эти вещи не выйдут из моды никогда. Будете носить их годы и годы.

«Годы», – подумала Лилиан и улыбнулась, ощутив на миг знобкую дрожь.

Она очнулась, как от угара. Почти две недели провела она среди нарядов, шляпок, туфель, словно запойный пьяница в кабаке. Ей уже доставили первые платья, и она переслала счета дядюшке Гастону, который хоть и перевел ей в отель ежемесячную сумму, однако с остальными деньгами подозрительно мешкал, отговариваясь тем, что банковские процедуры требуют ужасно много времени.

До крайности взволнованный, он примчался на следующий же день. Порыскав в отеле, явился к ней в комнату, обвинил ее в безответственности и внезапно потребовал, чтобы она переезжала к нему на квартиру.

– Чтобы ты каждый мой шаг контролировал?

– Чтобы спасти твои сбережения. Это безумие – тратить столько на тряпки. Судя по ценам, они дороже золота!

– Они и вправду дороже золота, но тебе этого не понять.

– Добротные, прибыльные акции променять на какие-то лоскуты, – стонал Гастон. – Нет, тебя надо брать под опеку.

– Только попробуй. Да во Франции любой судья встанет на мою сторону, а тебя велит определить под надзор. И учти – если в ближайшее время ты не выдашь мне мои деньги, я закажу вдвое больше платьев и пришлю тебе новые счета.

– Вдвое больше тряпок? Да ты…

– Нет, дядюшка Гастон, я не рехнулась, это ты сходишь с ума. Отказываешь себе во всем ради дюжины наследников, которые тебе ненавистны, которых ты и не знаешь толком и которые потом мигом все промотают. Все, довольно об этом! Оставайся на обед. Ресторан здесь отменный. А я для тебя наряжусь в одно из платьев.

– Исключено! Еще и на это деньги выбрасывать…

– Я тебя приглашаю. Меня здесь кормят в кредит. А ты за обедом продолжишь обучать меня правилам благоразумной жизни. Я голодна, как лыжник после шестичасовой гонки. Даже еще сильней! Думаешь, примерки легкое дело? Подожди меня внизу. Я через пять минут буду.

Она явилась к нему через час. Гастон ждал ее за столиком, позеленев от ярости почти как стоящий перед ним хилый цветок в горшке, рядом с которым лежали несколько журналов. Аперитив он себе так и не заказал. К огромному ее удовольствию, дядюшка узнал ее не сразу. Завидев в полумраке слабо освещенной лестницы спускающуюся по ступенькам изящную женскую фигурку, он как-то весь подобрался, приосанился, залихватски подкрутил ус и встретил ее сластолюбивым взглядом престарелого повесы.

– Это я, дядюшка Гастон, – огорошила его Лилиан. – Надеюсь, ты еще помнишь, что такое инцест.

Дядюшка поперхнулся.

– Глупости, – пробурчал он. – Просто здесь плохо видно. Когда мы в последний раз виделись?

– Две недели назад.

– Нет, я имею в виду – прежде.

– Года четыре. Я тогда была еле живая от голода и не знала, как мне быть.