Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– В горах. – И тут продавщица назвала место, то самое, откуда Лилиан приехала. – Он там отдыхает.

– О да, уж там-то можно.

Лилиан распрямилась и снова посмотрела в зеркало.

– Видите! – обрадовалась продавщица. – Это как раз то, что я имела в виду. Большинство клиенток покупают то, что им нравится. А вы купите то, что вам подходит. Верно ведь? – обратилась она к портнихе.

Та согласно кивнула.

– Теперь осталось подобрать пальто.

Вечернее платье было узкое, цвета вороньего крыла, с отделкой пурпурного шелка. Пальто же, напротив, было широкое, накидкой, из полупрозрачной ткани, не облегающее, а как бы летящее.

– Грандиозно! – только и сказала продавщица. – Вы в нем прямо как падший ангел.

Лилиан смотрела на себя. В трехстворчатом зеркале огромного трюмо она видела трех женщин, двух в профиль, одну анфас, а стоило отступить чуть в сторону, как из четвертого зеркала на стене на нее вполоборота оглядывалась четвертая, совсем уж незнакомка, вот-вот, казалось, готовая уйти.

– Грандиозно! – повторила продавщица. – Ну почему Люсиль так носить не умеет?

– Кто такая Люсиль?

– Наша лучшая манекенщица. Та, что это платье показывала.

«С какой бы стати ей уметь? – подумалось Лилиан. – Эта Люсиль сменит еще тысячу других нарядов и будет менять их еще много лет, а потом выйдет замуж, успеет народить детишек и даже состариться. А я вот проношу это платье только одно лето».

– А быстрее, чем за месяц, никак нельзя? – спросила она. – Хотя бы вот это одно? У меня мало времени.

– Что скажете, мадемуазель Клод? – спросила портниха.

Продавщица кивнула.

– Мы начнем прямо сегодня.

– Когда? – только и спросила Лилиан.

– Через две недели, пожалуй, будет готово.

– Две недели… – Для нее это все равно что два года.

– Ну, если получится, дней через десять. Понадобятся ведь еще примерки.

– Хорошо. Если раньше никак нельзя…

– Раньше никак.

Теперь она каждый день ходила на примерку. Тишина кабинки странным образом ее завораживала. Хотя сюда и доносились порой голоса других женщин, но здесь, в четырех серебристо-серых стенах примерочной, она была как будто вообще отрезана от шума и суеты города. Вокруг нее, словно жрица вокруг идола, бесшумно сновала портниха, закалывала швы, ужимала складки, поправляла, натягивала, подрезала, бормотала что-то невнятное сквозь губы, плотно сжимавшие частокол булавок, ползала на коленях, одергивала, бережно расправляла, оглаживала, то отпрядывая назад, то снова подступая вплотную в таинственных па своего загадочного, неизменного ритуального танца. Лилиан стояла не шевелясь и видела перед собой в зеркалах трех женщин, похожих на нее, но в то же время странно, холодно отстраненных, женщин, с которыми прямо у нее на глазах происходило нечто такое, что, казалось, имеет к ней лишь весьма отдаленное касательство и в то же время непостижимым образом в корне изменяет и ее тоже. Иногда портьера кабинки вдруг отодвигалась, и цепкий, хищный, оценивающий взгляд другой клиентки, неутомимой воительницы извечной битвы полов, мгновенно и ревниво окидывал ее с головы до ног. Лилиан это нисколько не волновало. В охоте на мужчин она уже не участница, у ее охоты лишь одна цель – жизнь.

С течением времени между ней и женщинами в зеркалах, которые с каждым новым платьем преображались заново, установилась странная, чуждо-свойская интимность. Она разговаривала с ними, хоть и безмолвно; они улыбались ей – но только глазами. Очень серьезные, почти строгие, связанные неким грустным родством, они казались сестрами, выросшими вдали друг от друга и уже не чаявшими когда-либо встретиться. А теперь эта встреча случилась, как во сне, и молчаливое это свидание исполнено было тихой печали, словно они знают, что скоро расстанутся вновь и больше уже не увидятся. Печаль эта загадочным образом передавалась и заказанным ею нарядам, несмотря на их страстный, испанский колорит: трагический черный бархат платья, оттененный огненным пламенем шелков, и широкий, летящего покроя силуэт пальто делали ее фигуру почти бестелесной, как и короткий, черной парчи, плащ тореро, таящий в себе, казалось, жар солнца, горячий песок арены и безвременную погибель.

Вскоре вернулся Баленсиага. Ни слова не говоря, понаблюдал за примеркой. На следующий день продавщица на вытянутых руках внесла в кабинку нечто серебристое, больше всего напоминающее рыбью чешую, никогда не видавшую солнечного света.

– Господин Баленсиага хочет, чтобы вы носили это платье, – сообщила она.