Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

У себя в комнате она стояла у окна. Там, за стеклом, властвовали ночь, ветер и водная ширь. Ранняя весна ласково теребила платаны на площади и облака в небе. Вошел Клерфэ. Обнял ее. Она обернулась, подняла на него глаза. А он уже целовал ее.

– Ты не боишься? – спросила она.

– Чего?

– Я ведь больна.

– Я только одного боюсь: что на скорости двести километров в час у меня лопнет передняя покрышка.

Лилиан глубоко вздохнула. «Как мы похожи, – подумалось ей. – У обоих нет будущего! Его будущее – только до ближайшей гонки, мое – до следующего горлового кровотечения». Она улыбнулась.

– Есть история одна, – сказал Клерфэ. – В Париже во времена гильотины одного человека ведут на казнь. На улице холод, идти далеко. Стражники остановились для согрева выпить. Выпили сами, предложили и приговоренному хлебнуть. Тот взял бутылку, внимательно осмотрел горлышко и говорит: «Будем надеяться, заразной болезни ни у кого из нас нет». И выпил. А через полчаса его голова покатилась в корзину. Историю эту мне бабушка моя рассказала, когда мне лет десять было. У нее привычка была – бутылку кальвадоса в день выпивала, не меньше. Все пророчили ей скорую смерть. Так вот, те пророки умерли давно, а она все еще жива. Я из бара в погребке бутылку старого шампанского прихватил. Говорят, по весне оно пенится сильнее, чем обычно. Все еще жизнь чувствует. Оставляю вам.

Он поставил бутылку на подоконник, но тут же снова убрал.

– Вино нельзя держать в лунном свете. Луна убивает букет. Этому меня тоже бабушка научила.

Он направился к двери.

– Клерфэ! – окликнула его Лилиан.

Он обернулся.

– Я вовсе не для того уехала, чтобы одной оставаться.

Насупленный Париж встретил их серой пеленой дождя и неопрятными задворками предместий; но чем дальше углублялись они в недра города, тем все более властно заявляли о себе его чары. Корабельные углы домов, улицы, перекрестки выплывали навстречу ожившими полотнами Утрилло и Писарро, серые тона заметно светлели, уже почти серебрились, откуда-то вдруг потянулась река с ее мостами, буксирами, набухшими почками деревьев, пестрыми развалами букинистов и прямоугольными глыбами старинных дворцов на правом берегу Сены.

– Вон оттуда, – показывал Клерфэ, – уводили на казнь Марию-Антуанетту. А в ресторане напротив можно отлично поесть. Тут почти повсюду кулинария сопутствует истории. Где вы собирались остановиться?

– Вон там, – отозвалась Лилиан, ткнув на светлый фасад небольшого отеля на другом берегу.

– Вы знаете этот отель?

– Откуда?

– Ну, может, раньше, когда тут жили?

– Когда я тут жила, мы по большей части ютились в подвале овощной лавки.

– Не лучше ли поселиться, допустим, где-нибудь в шестнадцатом районе? Или у вашего дяди?

– Мой дядя такой скряга, что и сам, наверно, обходится только одной комнатой. Давайте переедем на ту сторону и спросим, есть ли у них свободные комнаты. А где будете жить вы?

– В отеле «Риц».

– Ну, еще бы, – усмехнулась Лилиан.

Клерфэ кивнул:

– Я не настолько богат, чтобы жить где-то еще.

Они переехали через мост бульвара Сан-Мишель, свернули на набережную Гран Огюстен и остановились перед отелем «Биссон». Когда выходили из машины, в дверях появился швейцар с чемоданами.

– А вот и моя комната, – сказала Лилиан. – Кто-то как раз съезжает.

– Ты действительно хочешь здесь остановиться? Просто потому, что этот отель первым попался тебе на глаза?

Лилиан кивнула.

– Не только остановиться – я и жить хочу именно так: без предубеждений и чьих-либо напутствий.

Комната и вправду только что освободилась. Лифта в гостинице не было, но номер, по счастью, оказался на втором этаже. Старая, с выщербленными ступенями, лестница. Комната маленькая, скудно обставленная, но кровать на вид хорошая, и ванная комната имеется. Безликая современная мебель за исключением небольшого столика в стиле барокко, который смотрелся здесь принцем в окружении презренной черни. Обои старые, электрический свет тусклый, зато прямо в окно струился серебристый свет реки с ее набережными, фасадами Консьержерии и башнями собора Парижской Богоматери.

– Ты в любой день, как только захочешь, можешь съехать, – сказал Клерфэ. – Некоторые люди как-то забывают о такой возможности.

– Куда? К тебе в «Риц»?

– Не ко мне, но в «Риц», – ответил Клерфэ. – Во время войны я там полгода жил. С бородой и под чужим именем. В дешевых номерах, в сторону улицы Камбон. Зато на другой половине, что на Вандомскую площадь, жили немцы, большие нацистские шишки. Любопытное было соседство.