Федор Левин - Из глубин памяти

Похоже было на позднюю зябкую осень. В Симферополе стало еще теплее. Потом поезд помчался к Севастополю, одолевая последние девяносто километров. Он прошел шесть туннелей сквозь горы, спускался все ниже и ниже к морю. Открылось веселое, ясное небо, сияло солнце. Справа внизу тянулась Бельбекская долина, правильные сплошные ряды еще голых фруктовых деревьев. Дальше слева возник Инкерманский монастырь с кельями, врезанными в скалу, с церквью на горе. Справа завиднелась Южная бухта. Поезд вошел под крышу Севастопольского вокзала. На перроне продавали ветки цветущего миндаля. Солнце грело по-весеннему, и мы в своих зимних пальто оказались белыми воронами.

Оставив вещи в камере хранения, я кинулся в город, в районный комитет партии.

Полем действия тогдашнего райкома был и город и весь огромный район. Севастопольский райком занимал небольшой дом у начала проспекта Ленина, в трех шагах от Морского собрания, площади перед ним, памятника Нахимову и замкнутой колоннады Графской пристани. На втором этаже в одной из комнат сидела заведующая отделом агитации и пропаганды Мария Петровна Карницова, женщина средних лет, с необычайно красивым, слегка удлиненным лицом. Ее светло-русые, коротко остриженные волосы разделял пробор, серые глаза глядели внимательно и строго.

Дела мои оказались значительно хуже, чем я предполагал. Выяснилось, что ЦК запретил коммунистам въезд в Москву, Ленинград и Крым без направления партийных органов. Это объяснялось тем, что после окончания гражданской войны и иностранной интервенции многие, в том числе демобилизованные из Красной Армии, по своему усмотрению поехали в столицу, в Ленинград и на юг, а подходящей работы там для них не было. Для меня это оказалось неожиданностью, о таком запрете я не знал. Но я объяснил Марии Петровне, что приехал с больной женой, обратно я не повезу ее ни под каким видом, да у меня уже и денег не хватит на билеты. Я сказал, что возьму несколько политкружков и буду их вести, в Ленинграде за руководство кружками платили. Карницова возразила: в Севастополе кружки ведут бесплатно. «Я буду писать для газеты». — «А у нас в газете гонорара не платят».

Я стал в тупик. Но Мария Петровна переменила гнев на милость. Для начала она дала мне записку к Сергею Ивановичу Евкину насчет жилья и столовой, объяснила, как его найти.

Сергей Иванович занимал не знаю уж какой пост, ходил в морской форме, носил очки, был весел и отзывчив. Он сказал, что до весны может предоставить мне комнату в только что отремонтированном здании курортного назначения: не то санатории, не то в этом же роде. Но комната пустая, мебели в ней нет никакой. Я согласился, он дал записку к коменданту. Кроме того, Евкин вручил мне обеденные талоны в столовую, рядом с Морским собранием. Я тут же поехал на вокзал, забрал своих и вещи, и мы расположились в большой свежеокрашенной комнате, где спали на полу, готовили еду на взятом с собой примусе. Так мы жили месяца полтора. По талонам получали обеды. Помню, что в меню постоянно присутствовал борщ: то борщ украинский, то борщ флотский, то борщ крестьянский, — но все это был один и тот же борщ, впрочем очень вкусный. Каждый день я ходил в райком, а Мария Петровна думала, что со мной делать и как со мной быть. Наконец она предложила мне стать секретарем в ее отделе. Я немедленно согласился и был принят на партучет и зачислен на эту скромную должность. Я сидел в той же комнате, где Мария Петровна, целый день строчил путевки на доклады пропагандистам, писал прочие бумаги по указаниям Карницовой.

И так до середины апреля. Меня все это пока что устраивало. Я пустил корни в севастопольской почве, получал пусть скромную зарплату, но все же ее хватало, на дворе расцветала черноморская весна, моя жена стала оживать и поправляться.

Тут надо сказать о Марии Петровне, женщине замечательной, сердечной, работавшей день и ночь, отдавшей всю свою жизнь партии.

В партийные ряды она вступила в 1917 году. Ее первым мужем был неизвестный мне агроном, с ним она давно разошлась, их сын Борис жил тогда с отцом, спустя года три, уже в Симферополе, он присоединился к матери и жил с нею. Вторично была она замужем за крупным партийным работником в Средней Азии, у нее родилась дочь Зорька. В трудный период гражданской войны и борьбы с басмачами Карницова также была на партийной работе, сидела за столом, принимала людей, а под столом, в корзинке, лежала ее маленькая девчушка, которую она время от времени кормила грудью, перепеленывала и успокаивала.