Федор Левин - Из глубин памяти

— Я не теоретик, — сказал он после некоторого молчания. — Поведаю вам один эпизод. Случилось то, что я расскажу, не со мной, а с художником, с Василием Ивановичем Суриковым. Знаете такого? — спросил Сергей Николаевич с усмешкой. — Сам он мне и говорил об этом. Писал он «Боярыню Морозову». И после многих трудов картина была уже почти закончена. Одно не давалось: дуга. Да, дуга. Помните, боярыню Морозову увозит на санях лошадь, ну и, конечно, над лошадью дуга. А как расписана дуга? Зеленая, а на ней розовые цветочки. И вот писал Суриков дугу, а она вылезла из картины, не вязалась с ее колоритом, с общим сумрачно-трагическим ее тоном.

Конечно, можно бы взять другие цвета, но ведь надо же, чтоб была обычная деревенская дуга. И Суриков начал искать дугу.

Ходил он по улицам, смотрел на извозчиков, ломовые подводы, крестьянские телеги и все приглядывался к дугам. Нет, не то, не подходит. Заходил на постоялые дворы, шел в извозчичьи чайные. Несколько месяцев искал. Нет, ничего не получается. Картина стояла неоконченной.

И вот однажды шел Суриков к кому-то в гости. В сюртуке, при галстуке, принарядившийся. Шел мимо постоялого двора. И не утерпел, заглянул на счастье. Стоят у кормушек выпряженные кони, стоят телеги и полки. А у стены составлены дуги, одна к другой, с десяток. И смотрит Суриков — третья дуга та, что ему нужна.

«Гляжу: моя дуга! — рассказывал Суриков. — Подошел, взял ее, посмотрел, прикинул… Моя дуга! Под мышку ее и пошел со двора, обо всем забыл.

Уже в воротах я был, окликает кто-то: «Барин! А барин!» Сразу не сообразил, что это меня зовут. Иду и иду. От радости ног под собой не чую. Но тот погромче: «Барин! Ты куда? Ты что же это делаешь?»

Оборачиваюсь. Бежит за мной крестьянин, распоясанный распаренный, видно, чай пил, увидал меня в окно и выскочил. Смотрю на него. Он немного оробел, но все же подошел ближе.

«Дугу-то куда?» — кивает головой. А я дугу крепко зажал под мышкой. Моя дуга!

«Ах, дугу? Я у тебя покупаю ее».

Вынул трехрублевку и даю ему. Посмотрел он на меня, как на сумасшедшего. Новенькой дуге красная цена полтинник. А тут зелененькая».

И Суриков ушел. И направился не в гости, а прямо к себе, в мастерскую. Шел упоенный. И только замечал, что встречные прохожие с любопытством и удивлением на него посматривают. Не понимал: почему? И уже потом сообразил, какое зрелище собою представлял. Барин в черном сюртуке прижимает к себе старую грязную дугу. Есть на что подивиться.

Пришел в мастерскую, поглядел на картину, на дугу. «Верно! Моя дуга!»

В тот же день картина была окончена.

— Вот и подумайте теперь, — сказал Сергеев-Ценский. — Как нужно искать правду в искусстве? И не копировать, но и не уходить от натуры. Подумайте!

Юрий Олеша жил в то время, о котором пойдет рассказ, этажом ниже меня в одном из первых кооперативных домов, построенных московскими писателями (проезд Художественного театра. 2). Не раз видел я его в Доме литераторов, он сидел за столиком в компании, говорил, как всегда, едко, остроумно, жестикулировал бурно. В нем соединялись черты замечательные и странные. Голова мыслителя, которая порою кажется и головой хищной птицы, острый взгляд, вдохновенная речь, льющаяся потоком или взрывающаяся фейерверком, и порою дерзкая бесцеремонность по отношению к собеседникам, прямота, доходящая до вызова… Серые космы, которых сегодня не касался гребень, небрежность в одежде… все как бы говорило: это не важно, на это не стоит терять время, я живу другими интересами…

Запомнились мне две встречи с Олешей.

…Я вышел из дому. Олеша сидел на скамье у входа в подъезд, там, где обычно сидят пенсионеры и няньки. На этот раз никого, кроме Юрия Карловича, не было. Олеша скучал. Увидев меня, он оживился:

— Куда вы спешите? Посидите со мной!

Я сел. Разговор как-то не вязался. Речь шла все о пустяках. Не знаю, как я решился, — конечно, это было бестактно, — но я спросил внезапно:

— Юрий Карлович, почему вы не пишете?

Наступила неловкая пауза.

— Нет, я знаю, что вы много работаете: «Вы «чините» неудавшиеся фильмы, вы составляете планы их переделок, чтоб они не легли на полку, вы их спасаете, и они выходят на экран. Вы отлично инсценировали «Идиота» Достоевского. Иногда я читаю превосходные ваши рецензии. Когда вы написали о книге Кастере «Десять лет под землей», ее раскупили в один день. Но почему вы не пишете своего?