Федор Левин - Из глубин памяти

В пятидесятые и шестидесятые годы я встречал его не часто. Он был по-прежнему ровен, скромен, неутомимо трудолюбив. Писал, печатался, стал редактором отдела прозы и членом редколлегии «Дружбы народов», переводил романы С. Муканова, С. Аладжаджяна и другие, снова работал в полную силу…

Мне казалось, что я уже все важное знаю о Зуеве. Оказывается, не все.

Один за другим появлялись его новые рассказы, зрелые, тонкие, написанные отличным языком: «В лесу, у моря», «Смородина», «Золотые искры»…

Какое разнообразие дарований, богатство натуры скрывались за его «неброскостью», чуждой всякого внешнего эффекта! «Больше быть, чем казаться» — эти слова могли бы, пожалуй, точнее всего выразить суть его образа. Он был подлинным коммунистом. Кое-кто считал его слишком мягким. Но мягкость характера и душевная чуткость — разве это не достоинства, если человек сохраняет упругую твердость в серьезных делах, в дни битв и сражений?

Еще подростком я прочел целиком от строки до строки все сочинения Куприна, изданные приложением к «Ниве». До сих пор помню эти темно-красные книжки, портрет Куприна в первом томе, отлично помню все его произведения, помещенные в этом собрании сочинений, не только самые главные, такие, как «Молох» и «Поединок», «Олеся» и «Суламифь», «Гранатовый браслет», «Яма», «Гамбринус», «Конокрады», «Штабс-капитан Рыбников», рассказы о Полесье, о Балаклаве, но и все мелочи: «Киевские типы», «Немножко Финляндии», воспоминания, юмористические рассказы вроде «Марабу» и так далее. В том возрасте, в каком я его читал, то, что нравится, врезается в память навсегда. А он несколько лет был моим любимым писателем. Превосходный рассказчик, понятный, доступный подростку, так много видевший, испытавший, кем только не работавший, он поражал многообразием содержания, богатством типов. Рыбаки, землемеры, инженеры, офицеры и солдаты, кадеты и цирковые артисты, актеры и адвокаты, шпионы и проститутки, — кто только не представал красочно, выпукло, живо в его рассказах и повестях. Я успел перечитать его несколько раз, пока, став юношей, добрался до Толстого, Достоевского, Горького, пока Куприн сдвинулся в моем сознании и занял там более скромное место. Но ранняя любовь не забывалась.

В 1937 году весною Куприн возвратился в Советский Союз. Я работал тогда в «Литературной газете». Мы отрядили для беседы с ним талантливого и опытного журналиста Льва Владимировича Колпакчи. Он условился по телефону с женою Куприна о дне и часе посещения. Мне так хотелось повидать Куприна, что я попросил Колпакчи взять меня с собою. «Вы будете беседовать, а я помолчу и понаблюдаю», — сказал я. Колпакчи согласился, и мы поехали.

Куприн по приезде в Москву жил в гостинице. Мы постучались. Жена Александра Ивановича, живая и быстрая, открыла дверь, и мы оказались в большой светлой комнате. Мне сразу бросился в глаза стоявший на рояле большой фотопортрет необыкновенно красивой женщины. Но тут же отворилась дверь второй комнаты — номер был двойной — и появился Куприн. С большим волнением ожидал я этой встречи и испытал жестокое потрясение. Сколько раз я читал и слышал о необычайной силе Куприна — как-то, идя по улице, увидел он тяжело нагруженную, застрявшую в глубокой колее, в грязи ломовую подводу, ломовик нещадно хлестал кнутом измученную лошадь, несколько прохожих пытались помочь, тащили и толкали подводу, и все без толку. Куприн не мог равнодушно видеть, как мучают несчастное животное, он полез в грязь, отстранил неумелых помощников, уперся плечом в осевший угол подводы, приподнял его, вытолкнул колесо из колеи, и лошадь потащила свой груз вперед. А теперь перед нами стоял невысокий, как бы усохший старичок, движения его были неуверенны, на щеках склеротический румянец, с сеточкой проступающих жилок, и только широкие плечи напоминали о прежней силе и крепости. Я увидел тяжело больного человека, старика, а ведь ему было всего шестьдесят семь лет. Сердце мое сжалось, я почувствовал, что жить Куприну уже недолго, что он приехал на родину умирать. Жена Александра Ивановича усадила его в кресло, хлопотала вокруг него, то уходила во вторую комнату, то возвращалась обратно. Мы представились, передали Куприну привет от «Литературной газеты» и ее сотрудников, поздравили с возвращением. Я стушевался и Колпакчи завладел беседой.