Ганс Андерсен - Сказка моей жизни [litres]

Бернгард Северин Ингеман.

«У его колыбели стояли: гений-покровитель Дании и гений поэзии. Они заглянули в кроткие, голубые глаза ребенка, заглянули и в его сердце; оно не должно было стариться с годами, детская душа его не должна была меняться, – вот из кого выйдет редкий садовник в саду датской поэзии! – и гении благословили его на этот труд своим поцелуем.

Куда, бывало, ни взглянет он – туда падали солнечные лучи, сухая ветка, к которой он прикасался, пускала свежие листья и цветы. Он пел, как птицы небесные, из глубины радостной и невинной души.

Он брал зерна с полей народных верований, из поросшей мхом почвы давно минувших времен, держал их у своего сердца, прикладывал к своему лбу, сеял их, и они пускали ростки, вырастали в низеньких крестьянских хижинах, раскидывали, точно папоротники, свои свежие, пышные листья под самым потолком. Каждый листок был для крестьянина страницей из истории его родины, и эти листья шелестели в долгие зимние вечера над кружком внимательных слушателей. Они слушали о датской старине, о датской душе, и датские сердца их переполнялись радостью и любовью к родине.

Он сеял эти зерна между валами церковного органа, и из него вырастало поющее дерево серафимов; ветви его пели псалом: «Мир в сердце, радость в Боге!»

Сажал он волшебную луковицу и в жесткую почву обыденной жизни, и из луковицы вырастал чудный пестрый цветок, поражающий своей первобытной красотой.

Все посеянное им взойдет; оно пустило корни в сердцах народных. Речь его обогатила задушевный датский язык, любовь его к отечеству влагает силу в меч, его чистая мысль освежает, как морской ветерок.

Дело было в последнее Рождество. То, что мы расскажем сейчас, не сказка. Он сам рассказывал этот сон своему другу. Он видел, что земная жизнь его окончилась, душа сбросила с себя земную оболочку-тело, и он хотел было подняться ввысь, но кто-то удержал его за руку. Его удержала рука его верной подруги жизни, вся мокрая от слез… Но в ту же минуту он почувствовал, что подруга его следует за ним. Тут он проснулся.

Теперь он проснулся для новой жизни, а она осталась одна в том доме, где всякий, кто переступал за его порог, становился лучше, добрее. Она сидит одна, полная скорби и печали; но она знает, что для него время, которое отделяет его от встречи с нею, то же, что минута для нас. Ее уста, а с ней и все датчане шепчут слова любви и благодарности.

Земная оболочка его, добыча тлена, схоронена под звон церковного колокола, под пение псалмов и рыданья любивших его, а бессмертная душа его вознеслась к Богу. Посеянное же им будет расти нам на радость и утешение».

В мае опять началась для меня весна и жизнь на лоне природы. Я раз сказал в шутку своему юному другу Йонасу Коллину: «Если я выиграю большой куш в лотерею, мы поедем вместе в Испанию и даже махнем в Африку!» Я, однако, не выиграл в лотерею, да и никогда не выиграю большого куша, но маленькие суммы все-таки время от времени перепадали мне, хотя и из других источников. Датский мой издатель Рейцель однажды объявил мне, что первое издание иллюстрированного собрания моих сказок разошлось и что он хочет выпустить второе. За первое я получил всего 300 риксдалеров, теперь он предлагал мне 3000 [38] Во избежание недоразумения считаю нужным разъяснить, что если А. в 1849 году получил за первое иллюстрированное издание сказок только 300 риксдалеров, то это объяснялось большими затратами издателя на иллюстрации. За 2-е издание А. получил значительно больше: 1200 р., а за 3-е, в которое вошли также истории, должен был получить и еще больше. – Й.К. . Эта сумма свалилась на меня неожиданно, вроде лотерейного выигрыша, и вот мы с Коллином и поехали. Целью нашей поездки была Испания, и 6 сентября, в тот же самый день, когда я в первый раз вошел в Копенгаген, впервые узрел Италию, суждено мне было и въехать в Испанию. Я не устраивал этого нарочно, обстоятельства так слагались, что 6 сентября стало одним из знаменательнейших дней моей жизни. Впечатления, вынесенные из этой поездки, собраны мною под общим заглавием «По Испании».

На обратном пути через Францию мы остановились в Париже. Здесь в это время был Бьёрнстьерне Бьёрнсон, и по его инициативе кружок скандинавов устроил в честь меня праздник в Пале-Рояле. Стол был убран цветами, а в глубине залы красовалась большая картина, на которой был изображен Х. К. Андерсен, окруженный своими сказками. В вышине парил «Ангел», а в отдалении проносилась вереница «Диких лебедей»; виднелись здесь и «Дюймовочка», и «Мотылек», и «Соседи», и «Русалочка», и «Стойкий оловянный солдатик», и даже мышки, рассказывавшие о «Супе из колбасной палочки».