Александр Яковлев - Сказки моей жизни

Длинные-длинные вечера были по зимам тогда, в моем далеком детстве. Бывало, на дворе вьюга; вот слышно: ноет ветер в трубе, поет диковинными голосами; снег с сухим шелестом бьется в окна. Поднесешь лампу к окну, а там, за двойными рамами, будто белые пчелы летают, колотятся в стекла и опять скрываются в черной, как чернила, воющей тьме. Холодно на дворе. Отворят дверь — седой пар клубами ворвется и заполнит всю избу от пола до потолка, заклубится, закружится, как живой. На подоконнике намерз ледок в два пальца. Глянешь на этот ледок, на седой пар — и вот как холодно станет, моготы нет. Тогда на печку скорей! А на печке — бабушка. Сидит, вяжет чулок неторопливо. Спицы слабо поблескивают в ее пальцах. Лицо у бабушки сухонькое, все в добрых морщинках. Крохотная лампочка-моргасик стоит на чурбашке рядом с бабушкой.

— Что, замерз? — спросит, улыбаясь, бабушка. — Вот сюда садись, вот здесь теплее.

И посадит, где теплее. Да еще тулупом укутает. А ветер поет в трубе, здесь, над головой. И чуть страшно от его пения. И кажется, будто кто сердитый разбушевался, разыгрался там, на дворе, над крышей нашего дома. И захочется чего-то чудесного послушать.

— Бабушка, скажи сказку.

И бабушка неторопливо, ласково начнет рассказывать. Я закутаюсь в тулуп, притаюсь, почти не дышу, слушаю. Милые сказки! Чудесные сказки! Про ковер-самолет, про железного копя, у которого из ноздрей огонь пышет, а из ушей дым валит, про богатыря с таким зычным голосом, что слышно за двадцать верст, про перо жар-птицы.

Милые сказки! Чудесные сказки!

Тогда, в детстве, я мечтал, я так хотел увидеть этот диковинный ковер-самолет, железного копя, перо жар-птицы, услышать зычный голос богатыря.

И вот прошло не так уж много лет с того времени, как я слушал бабушкины сказки, и мечта моя сбылась. Я увидел и железного коня и перо жар-птицы. Я услышал зычный голос богатыря. Я сам летал на ковре-самолете. И много еще сказок сбылось на моих глазах, сказок чудесных и милых. О них я хочу рассказать.

Ходили мы с бабушкой в лес за ягодами. И далеко ходили, версты за четыре от города. Пришли на одну поляну — ягод там тьма! Стали собирать. Вдруг слышу я: за лесом шум какой-то.

— Бабушка, что это? — спрашиваю.

Бабушка прислушалась.

— Мужики что-то делают… да много… Пойдем-ка, глянем.

Подхватили мы свои корзинки и пошли через лес туда, откуда несся шум. Глядим, большая поляна, через поляну по самой середине лощина тянется, а за лощиной виднеются мужики в лаптях, все без шапок. Одни лопатами рыли землю, насыпали в тачки, а другие возили эту землю по длинным доскам к лощине и там ссыпали ее. У всех мужиков были растрепаны волосы, смочены потом, расстегнуты вороты; все они работали бойко, словно торопились. Задорный шум висел над поляной. В лощине уже виднелась большая насыпь в виде утюга. Я смотрел на все с недоумением. Зачем мужики пришли в глухой лес и копают землю?

— Дорогу строят, — сказала бабушка, — здесь чугунка пойдет.

— Какая чугунка? — спросил я.

— Сама не знаю. Видать не видала, слыхать не слыхала.

Я смотрел на мужиков, мне очень хотелось узнать, что за чугунка здесь пойдет. Чугункой у нас зовут чугунный тяжелый панок, которым играют в бабки. Не может быть, чтобы такую широкую дорогу делали для панка. Еще чугункой зовут круглую чугунную печь, что ставят на зиму в тех домах, где бывает холодно. У такой печки есть ноги, но пойти она никак не может. Я терялся в догадках.

Мы пошли с поляны в колки. Но в этот день мне и ягоды были не в ягоды, а бабушка сердилась, что пуста моя корзинка.

Я все думал о чугунке: «Чугунка, чугун… Может быть, это вроде чугуна, что стоит у нас в сенях с водой? Но как он может ходить?»