Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

– Похоже, что какое-то время у них не возникало мысли, чтобы прикончить тебя, как только ты уснешь, – пошутила Даниэла.

– Безоружный старик, вроде меня… Они легко справились бы со мной, даже если бы я проснулся, даже в одиночку любая из женщин могла сделать это. Но они принесли мне горячий и очень сладкий кофе, так что я мог сидеть и беседовать с ними с ясной головой. Они не понимали, почему я решился вновь вернуться туда. И когда я заметил, что беременная студентка – чьи занятия в Руллин-колледже были прерваны из-за интифады и, похоже, без ближайшей перспективы быть продолженными, и чей муж, которого сидя на этой крыше я ожидал, скорее всего, скрылся – неизвестно на какое время – в одной из стран Залива в надежде найти там возможность подзаработать и с сомнительной перспективой скорого возвращения, – я догадался, что он-то и мог быть, скорее всего, тем разыскиваемым человеком, которого ждала засада, и тогда я увидел, как, подойдя совершенно неслышно, она уселась за моей спиной, я открыл вдруг для себя, – это было словно откровение свыше, что именно из-за возможности вновь увидеть ее я и вернулся, рискуя своей жизнью. Да, это было тем сочувствием, в котором я так нуждался и которое так искал. Я жаждал услышать его из уст хорошо образованной, молодой и красивой женщины, на ее восхитительном иврите, что если и она, так же, как и все остальные, видит в нас только врагов, но все равно в состоянии пожалеть, понять и посочувствовать отчаявшемуся отцу наивного мальчишки в военной форме, который рискнул жизнью, чтобы не испачкать нечистотами память о своем вторжении в жизнь врагов…

– Значит, она знала, что произошло?

– Конечно.

– И ты получил от нее то сочувствие, которого искал?

– Нет. Совсем наоборот. Эта студентка оказалась самой непримиримой и жестокой. Она начала с упреков, базировавшихся на истории, которую ей преподавали, прежде всего, в израильском колледже. «Почему, – вопрошала она, – евреи смогли проникнуть в любые слои любых стран и осесть там, словно у себя дома? Проникнуть в их души? Почему с такой легкостью перебираетесь вы с места на место, не заботясь о создании и укреплении дружественных уз с другими людьми, даже прожив среди них сотни и тысячи лет? Только ли потому, что у вас есть свой, особенный бог, ЕДИНСТВЕННЫЙ, и даже когда вы в него не верите, нет у вас сомнения, что именно благодаря ЕМУ вы имеете право быть и жить повсюду? Так стоит ли удивляться в таком случае тому, что вас никто не любит? Кому вы нужны? И как собираетесь вы выжить?»

– Все это – давно знакомые песни, Ирми. Не так ли? Ты уже, я уверена, слышал их не раз. Все мы слышим уже не первую тысячу лет. Ты согласен?

– Пусть так. Но в то время, на крыше в Тулькарме, среди бездонной горечи, прозвучавшей в словах этой молодой беременной арабки, они приобрели новую окраску. Может быть, потому, что у нее приближались роды. Может, потому, что рядом с ней не было мужа, способного поддержать ее, может быть, из-за того, что ей пришлось так внезапно прервать учебу… она почувствовала, что может говорить совершенно откровенно. Да и кто я был для нее? Старый и упрямый еврей. Плевать она хотела на меня… на таких, как я. «Что вы тут делаете снова, – едва ли не кричала она. – Что может выискивать глубокой ночью человек среди своих врагов? Почему вы тревожите и пугаете моего отца? И чего вам нужно от меня? Чтобы я высказала вам сочувствие о гибели солдата, который вломился в жилище, где ему ничего не принадлежало, нисколько не заботясь и не беспокоясь о нас, не зная, кто мы такие, и что мы такое? Который взбирается на семейную крышу дома, чтобы убивать нас – всех или одного из нас – и думает при этом, что делает нам большое одолжение… Более того, оказывает честь, оставляя после себя вымытое помойное ведро, из которого убрал свидетельство своего страха, свое дерьмо… полагая, очевидно, что мы за это должны простить его за оскорбление и унижение, испытанное нами? Но как такое можно простить? Можно ли нас подкупить, вымыв за собою ведро?»

– Так она тебе все это объяснила? Как дополнительное оскорбление? Но это же идиотизм!

– Нет, Даниэла, не пытайся облегчить себе жизнь. Она не идиотка и не сумасшедшая. Странная – да. Но не идиотка. Она говорила ясно и логично. «Мы уже вдоволь нагляделись на вас, – кричала она, – мы от вас устали. Вы захватили нашу землю, нашу воду, вы контролируете любое наше движение – так дайте нам, в конце концов, жить так, как живете вы сами. Иначе нас ожидает общее самоубийство. Но вы… вы… несмотря на все ваши способности торить пути среди других народов, вы открыты лишь для самих себя, не смешиваясь ни с кем, и не желая, не допуская, чтобы кто-то смешивался с вами. Так что же нам остается? Только ненавидеть вас и молиться, чтобы настало время, когда вы уберетесь отсюда, потому что эта земля никогда не станет для вас отечеством, поскольку вы никогда не знали, как стать частью того, что вас окружает. Так что давайте, убирайтесь, – кричала она мне в лицо, – хватайте ваш посох – и вон отсюда. Мы все ждем этого… все… даже младенец у меня в животе. Он тоже этого ждет!»