Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

– Может быть, тебе и на самом деле лучше пойти и отдохнуть, вместо того, чтобы болтаться тут вокруг да около, – сказал покровительственным тоном старшего брата Ирмиягу своей родственнице. – В ночь на воскресенье, перед тем как вернуться на раскопки, у бригады сложилась традиция закатывать суперужин в самом супер-аристократическом стиле для суперизбранных гостей, и уж, конечно, они будут стоять до конца, чтобы такой гость, как ты, украшал их мероприятие…

– Супер-супер-ужин? – Даниэла рассмеялась от души. – Что это такое, Ирми? Вроде Оксфорда и Кембриджа?

– Если им нравится воздавать честь тем, кто им пришелся по душе, именно таким манером, что в этом плохого? А потому, дорогая, отправляйся-ка ты, в самом деле, немного вздремнуть, чтобы позднее тебе не пришлось зевать им прямо в лицо.

И снова она почувствовала нескрываемое желание этого человека установить некую дистанцию между ними, – потому, быть может, что он дошел уже, с ее помощью, до определенной черты и не хотел, чтобы его тащили еще дальше. Но себе она сказала, что, если она отступится и не услышит от него конца истории, она тем самым проявит неуважение к сестре, которая ушла в мрак небытия, так и не узнав об отчаянной авантюре ее мужа. А потому, сбросив туфли и распластавшись на кровати, она впилась требовательным взглядом в зятя, который стоял в передней внутренней комнаты наполовину освещенный, наполовину в темноте, и сказала, как бы продлевая оборванную на полуслове фразу:

– Ирми! Кого ты имел в виду, когда говорил, что получил урок иудаизма?

– Евреев.

– Тогда скажи еще – а кто же был для тебя твоим учителем: палестинский феллах или владелец аптеки?

– Никто по отдельности. Но оба. Фармацевт испугался прийти на встречу, которую сам же и организовал. В последнюю минуту кто-то предупредил его, что, несмотря на наличие у него «синего» разрешения израильских властей, ему будет запрещен переход и въезд в Иерусалим с отметкой таможни Западного Берега, как только его поймают. Его отсутствие насторожило и меня, поскольку моя безопасность была полностью в его руках. Кроме того, он был христианином, а не мусульманином, и все его благополучие держалось на его многолетней репутации человека проверенного. Но все это я понял лишь тогда, когда уселся уже на крыше дома в ожидании его прихода, и отступать мне было некуда. Была зимняя ночь, очень холодная, но сухая, и на этот раз вокруг меня не хлопало сохнущее на бельевых веревках имущество хозяев – лишь несколько старых кресел и посредник, израильский араб, у которого было две жены – одна в Израиле, другая – на территориях. Усевшись со мною рядом, он говорил одно и тоже: «Кофе, сэр… Сейчас его принесут, сэр, а пока что насладитесь нашим воздухом, который много чище, чем там, где вы живете». Повторяя это, в какой-то момент он внезапно исчез. А я остался сидеть, вслушиваясь в звуки города, которые отличались от звучания израильских городов, и я пытался проникнуть и воссоздать атмосферу того, что ощущал Эяль в ту свою последнюю ночь. Я сидел в полном одиночестве и ждал… но никто не появлялся, и тогда я понял, что если они захотят убить меня сейчас, или похитить, я полностью заслужил подобную участь, потому что бросил вызов судьбе, провоцируя оскорбленного врага.

– В конце концов, ты должен был почувствовать это.

– Очевидно, я оказался заражен их готовностью к самоубийству.

– И чем же все это кончилось?

Наконец-то он понял, что его свояченица, подобно охотничьей собаке, не выпустит его, ухватив, не даст уйти, и тогда, прихватив в соседней комнате стул, он поставил его возле ее кровати.

– Ну, ладно. Итак, когда феллах понял, что аптекарь не придет, он несколько растерялся, не зная, что со мною делать, и прислал мне свою дочь, ту молодую беременную студентку, которую я уже однажды встречал, когда приходил в этот дом с армейским офицером.

– Студентку, изучающую историю, с ее, как ты изволил выразиться, «благоуханным ивритом».

– А ведь ты, похоже, не забыла ни слова, а?

– Ни единого слова, произнесенного тобой.

Ирми замолчал, словно он был огорчен, что его слова, до этого момента прозвучавшие в Африке в разговоре один на один, станут вдруг известны в Израиле. Но он быстро пришел в себя и продолжил.

– Итак, молоденькая женщина, студентка, появилась на крыше в сопровождении своей матери, заплывшей жиром и злобной, как прежде, предположительно для того, чтобы служить ей защитой. Сама студентка за это время тоже заметно раздалась, поскольку вот-вот должна была родить, но лицо ее оставалось свежим, поскольку она все это время отдыхала в связи с закрытием территорий и введением комендантского часа, румянец оттеняли прекрасные черные кудри, рассыпавшиеся по плечам. Ее мать несла в руках поднос с дымящейся чашкой кофе.