Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

Ты сидел за столом, пахнувшим свежим хлебом, и на тебя падал синеватый отблеск карбидной лампочки, которую ты сам сделал из консервной банки. Ты читал «Пепел» Жеромского — библию твоего поколения, переплетенную в синий коленкор. Нелегко тебе досталась эта книга, эта, да и предыдущие; ты получил их за работу: рубил дрова, вскапывал огород и носил воду для двух старушек, единственным богатством которых в те необычные времена была старая библиотека.

За окном гудел ветер, на кухонной плите тихонько дрожали конфорки, а прозрачный паук осторожно спускался по невидимой нити, зацепившейся за старую электрическую лампу с абажуром в виде большого фаянсового яйца. Ты читал невнимательно, мало что соображая, тебя била дрожь неуверенности, томил страх одиночества. Сто раз вспоминал ты тот час, когда у тебя отобрали оружие, лишили звания и выгнали из отряда. Мысленно возвращаясь к тому событию, ты пытался восстановить каждую деталь, обнаруживая неожиданные и все более грозные для тебя стороны. Ты вновь проделывал позорный обратный путь, ты крался по ночам к дому, опасаясь и немцев, и своих.

Сквозь полуоткрытые двери ты слышал, как в соседней комнате мать плачет во сне, хотя ничего не знает о твоем позоре — ты ведь лгал, уверяя ее, будто ваш отряд распустили, а ты получил важное и очень секретное, конспиративное задание.

Прислушиваясь к отрывистым всхлипываниям матери, ты отодвинул книгу за круг ядовитого света и посмотрел на оконное стекло, заполненное отражением твоей головы и тонкого, как острие стрелы, голубоватого язычка пламени, лизавшего твои волосы.

И тогда из самой гущи ветра добежал и ударил в стекло напряженный рокот мотора. Ты вмиг погасил свет и подкрался к двери, ведущей в сени, напуганный грохотом собственного сердца. Потом ты вышел из дому, ступая на носках по старым каменным плитам, которыми была выложена часть двора.

Ты разглядел черный массив грузовика, стоявшего на перекрестке, синий свет двух фар и услышал чужую речь, перемешанную с ветром. И не известно почему, ты посмотрел туда, где стоял тот проклятый и противный дом, в котором жил всем чужой человек, скиталец без религии и гражданства. Ты различил между деревьями слабо мерцающее окошко, треугольную щелочку в затемнении, светящуюся, как кошачий глаз.

Ты побежал туда задами домов, перескакивая через заборы и разрытые на зиму грядки, стараясь держаться подальше от конур, из которых доносилось настороженное ворчание собак. Наконец ты очутился возле каменной стены, одним концом упиравшейся в глинистый склон холма, и нагнулся к окошку. Сверху, в треугольнике щели, была видна часть комнаты и сырой пол, забрызганный мыльной пеной, полукруг медного таза, стоявшие в нем детские ноги и женские руки, вытиравшие их.

Ты осторожно постучал по стеклу. Кто-то подошел к окошку и, не отодвигая занавески, спросил:

— Кто там?

— Это я, — не подумав, ответил ты. А потом, поняв, сколь нелеп такой ответ, лихорадочно зашептал в узенький пролет рамы: — Бегите, бегите! Приехали шаулисы! Бегите!

Ты спрятался за колодцем, ожидая, поверит ли он, услышал, как в комнате что-то несколько раз стукнуло, и понял, что это он поспешно натягивает сапоги и постукивает каблуками об пол. Скрипнула дверь, и щели сеней наполнились колеблющимся светом. Одновременно на улице раздался топот многих ног и кто-то отворил калитку.

Ты хотел крикнуть, хотел предостеречь его, но было уже поздно. Он стоял в дверях сеней, залитый светом лампы, которую держала жена. Ты хорошо запомнил его: высокая, худая фигура, беспомощно ссутулившиеся плечи, черные волосы и смуглое лицо с крупным ртом, который иногда улыбался без участия глаз.

В полосу света вошли шаулисы. Блики на их касках трепетали, как большие банты. Они что-то ему говорили, а он отвечал запинаясь, глядя в землю.

— Laba naktis [1] Спокойной ночи (литов.) . , — сказали они его жене и ждали, пока она закроет дверь.

Потом они провели его мимо тебя, беззлобно подталкивая.

— Ejk, ejk ponas [2] Давай, давай, хозяин (литов.) . .

Ты обошел вокруг колодца, прячась за его мокрым срубом. Ты провожал арестованного взглядом до той минуты, пока его силуэт не растаял в ночи, вернее до тех пор, пока не раздался рев мотора и грузовик, воя на низких скоростях, не покатил по ухабистой улице.

Долгое время ты дрожал возле колодца, впиваясь пальцами в замшелый сруб, и никак не мог собраться с мыслями. Потом ты перевел взгляд на то окно, словно прижавшееся к земле. И вдруг ты подошел к нему, упал на колени на скользком дерне, приник лицом к стеклу в том месте, где виднелся треугольник света.