Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

Сквозь выбитые окна зала ожидания видно, как над перроном стелется пар и загораются долгие красные огни пулеметных очередей. Кто-то упрямо тычется головой в оконную раму, а потом оседает где-то в вечерней темноте. Между буферами то и дело просовывается обнаженная рука, как будто указывая кому-то верное направление.

Вдоль поезда теперь бежит отделение Серого, которое должно обеспечить тылы станции. Я снова смотрю на часы. Восемнадцатая минута боевых действий. Я стараюсь взглядом поторопить секундную стрелку. Одно мгновение мне кажется, что механизм часов остановился, но нет, волосок стрелки, едва заметно подрагивая, совершает круговое движение по своему участку циферблата.

Бегу к выходным дверям: там какой-то человек вжался в угол скамейки, заслоняясь расползающимся от старости черным мешком. Рядом с ним я вижу спину маленькой девочки, спрятавшей голову в железный ящик для мусора. У человека с черным мешком круглые от ужаса темные глаза и белые зубы на фоне синеватых мясистых губ. Он приветствует меня улыбкой, но это только судорога страха, напряженного ожидания конца. Гримаса эта резко меняет его лицо, стирает знакомые черты, которые я запомнил, когда они выражали горечь и раздражение.

Я выхожу на неровно замощенную улицу у станции. Испуганная извозчичья лошадь несется прямо на забор и, сломав его, в брызгах пены кружится по холму, стиснутому кольцом перелеска.

Глухую стену обступившей меня тишины теперь нарушают редкие выстрелы и взрывы.

Я скрываюсь в перелеске и наугад иду на юг. Я слышу отдаляющуюся винтовочную пальбу, которую перебивают автоматные очереди. Слышу также мерное, спокойное пыхтение локомотива, равнодушного свидетеля человеческой вражды.

Потом я пересекаю железную дорогу, поляну, на которой мы провели несколько часов ожидания, и попадаю в лес, редкий, тихий, чуть слышно шелестящий голосами ночи. Кто-то догоняет меня, кто-то хрипит, с трудом переводя дыхание. Я оборачиваюсь. За мной пустота, черные деревья в мутном мраке. Вот оно что — я слышу свое собственное дыхание. Останавливаюсь, опускаю голову и долго выплевываю из себя колючую усталость.

Выхожу на Смоленский тракт. Во рву прячутся какие-то люди.

— Стой, кто идет?

— Старик, — бормочу я почти шепотом.

— Пароль?

— Щит. Отзыв?

— Меч.

Я валюсь в ров между все еще возбужденными людьми. Прижимаюсь к окаменевшему откосу и жду, пока сердце замедлит и выровняет свой ритм.

— Сержант, ну и нахватали мы оружия и боеприпасов. А четыре вагона были набиты солдатами.

— Сборный поезд, сержант. В товарных вагонах — ящики до крыши. Времени не хватило, чтобы их разбить. Может, масло везли?

— Если бы у нас были повозки, так мы бы запасли даже оси.

Замешательство, кто-то заряжает винтовку.

— Свои, свои. Сокол вернулся с минерами.

— Вы заложили мину? — спрашиваю я.

Ему трудно говорить, и он кивает головой, причем так, словно по-крестьянски кланяется мне до самой земли.

Мы выходим на тракт и ждем.

— Не взорвется, — говорит кто-то. — Они только бабам умеют закладывать.

— А где Корвин? — спрашиваю я. — Корзин!

— Здесь он, — отзывается чей-то голос. — Вон там, под деревом, его рвет.

Над станцией взметается гора огня, и секунду спустя мы слышим глухой стон взрыва. Кто-то из моих парней зашатался и сел посреди лужи, извергая ругательства.

— Ну, молодцы. Грохнуло так, словно слон пукнул.

Они уже снова смеются, но совсем по-иному, чем перед боем. Один закуривает сигарету, другой жует украденную краюшку хлеба, третий расстегивает штаны, звеня пряжкой пояса.

Я подхожу к одному из них, скорчившемуся у дерева. Кладу руку на его согнутую дугой спину.

— Корвин. Ну, Корвин, как сошло?

Он плотнее прижимается к дереву и не отвечает.

Тогда я неловко похлопываю его по спине и возвращаюсь на дорогу.

— Все пришли?

— Не хватает четверых.

— Тсс, кто-то идет.

— Да, идут.

Все умолкают, и никто даже не спрашивает пароль. Два человека волокут что-то длинное вроде сенника и опускают посреди тракта.

— Пришлось бросить винтовки. — Я узнаю голос Тихого. — Ничего не могли поделать.

— Кто это? — спрашивает Сокол.

— Маланка. Угодили ему, кажись, в задницу. Все подштанники в крови.

Я подхожу. Взвод молчит.

— Жив?

— Кто его знает? Только что стонал.

— Санитар! Перевязать. И сделайте носилки.

Мы идем среди ночи под ковшом Большой Медведицы. Обходим деревни, встречающие нас собачьим лаем. За спиной у меня люди настороженно перешептываются. Мерно ступают усталые ноги по дорожной грязи.