Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Пожалуйста. Я слушаю.

— У тебя ведь неприятности. Я не сомневаюсь, это чувствуется. Какие?

— Ерундовские.

— Значит, так и есть. Тоже из-за меня? Скажи.

— Уже проехало. Чепуха.

— И еще одно: Зарытко. Что ты с ним сделал?

— Ничего. Сам допрыгался. Я давно ему советовал идти в столяры. Ничего, выживет. Я поздравил его через Семена с сочельником, все-таки утешение.

— Слушай… — Агнешка встает и подходит к Балчу. — Скажи мне, но только правду, это для меня страшно важно, важнее всего… — Она собирается с духом, нелегко ей отважиться на этот вопрос. — Ты не думал, не предполагал хоть раз, хоть на миг, что это я…

— Что?

— …нажаловалась на тебя?

Балч громко, от души смеется. Вскакивает и протягивает к ней руки, не успев обдумать этого жеста.

— Наконец-то вижу в тебе женщину. А то я уже сомневался. Все человек, человеку, о человеке — во всех падежах… — Он не выпускает из ладоней ее протянутой руки. — Спасибо тебе, Агнешка, что хлопотала за меня у этого скаута, или пионера, или как его там — словом, у молодого Кондеры…

— Как ты узнал? — приходит в ужас Агнешка, чувствуя, что заливается румянцем. А главное этот тон — легкомысленный, всепонимающий. Она вырывает руку.

— Кое-что от старика, кое-что в городе, об остальном догадался. Ерунда, ребячество. Впрочем, я знаю кто. Сегодня узнаю окончательно.

— Как?

— Спрошу у милицейского коменданта. Это вернее, чем торговаться с Мигдальским, черт бы его побрал. — Видя ее испуг, он добавляет: — Комендант пригласил меня на свой постный холостяцкий обед.

— Будь осторожнее с подозрениями, Балч. Ведь можно ошибиться и обидеть кого-нибудь.

— Не ошибусь, глупая.

— Это все оттого, что ты с ней плохо обращаешься, Зенон, непорядочно. — Агнешка не замечает, что, сказав это, она присоединяется к его догадке, невольно соучаствует в обвинении.

— Если хочешь знать, я ей подыскиваю местечко. Вот в Джевинке есть, только это слишком близко. Пусть уезжает куда подальше.

— Она уже знает?

— Узнает… Постой! — Он прислушивается на миг. — Нет, показалось.

— Возвращайся вечером назад, приходи на сочельник, Зенон.

— К кому?

— Павлинка очень звала.

— Пшивлоцкая там будет и Зависляк… Не приду.

— Тогда я тоже. Может, лучше к Пащукам? К Пеле?

— Второй раз вижу в тебе женщину. Браво. Лучше всего было бы к тебе.

— Не приглашаю, не на что.

— У тебя есть все, чего я могу захотеть, Агнешка.

— Не говори так, не огорчай меня. Пить у коменданта будешь?

— Не обязан. Могу не пить. Это зависит от тебя.

— Не говори так. Только прошу тебя: не пей.

— Очень просишь?

— Очень.

— Ты такая красивая, из-за чего бы ни огорчалась, чего бы ни просила… Не люблю, когда женщина вроде газетной передовицы… — Голос его дрогнул, стал хриплым и прерывистым. — Женщина должна быть… — Он подошел совсем вплотную и кончиками пальцев провел по ее бровям, носу, губам. — …Ты должна быть такой, как…

— Без сравнений, Балч! — И она отталкивает его с досадой. — Я не любопытная. А потом они плачут из-за тебя!

— Уже и ревность! Красота! — восторгается он, но лицо его тут же каменеет. Размашистым прыжком он подскакивает к ней, обнимает за талию, прижимает к себе. — Этого я и ждал. Говоришь, с кем хочешь целуешься? Так захоти со мной.

— Нет!

— Разве не за этим ты пришла?

— Балч!

— Да, это я. Да не будь же ты бог знает какой. Подумаешь, большое дело.

— Нет!

— Правда не хочешь? Почему?

— Потому! — Она горячо дышит прямо ему в рот. И едва он пытается оторвать ее от земли, как она внезапным ударом стопы заставляет его ноги подогнуться. Но он не выпускает ее из объятий, а сжимает все сильнее, и оба падают. Его оскаленные зубы сверкают совсем близко, все ближе.

— Что же… — шепчет он, — померимся силами… как тогда с кузнецом…

Агнешкой овладевает бессилие. Эти секунды слишком стремительны и слишком медленны. В голове у нее туман от злой нежности в его глазах, от вздувшейся жилы у него на шее. От досады, от того, что так вот гибнет ее похорошевшая в ожидании надежда, она перестает видеть. Балч опрокидывает ее, распластывает на снегу ее руки. На шее, на щеках, на уголках рта она чувствует его шершавые губы. Напрягшись всем телом, она чуть-чуть освобождается из-под его груди. Отворачивает голову. Сквозь гул пульса в висках до нее вдруг доносится другой, более громкий шум, все нарастающий и словно бы наплывающий, а сквозь этот шум пробивается лай, лай Флокса, и еще мальчишеский крик Тотека. Упрямое лицо опять дотянулось до нее. Глаза полуоткрыты. Шум извне затихает. Пухлая розовость губ, сверкание зубов.