Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

Схватив пестик, он собирается ударить в гонг. Агнешка резко толкает ржавый рельс, и Балч промахивается.

— Вы уже второй раз поступаете мне наперекор. Буду считать до трех…

— Простите. Я помешала вам совершенно невольно… Но к чему все это? Зачем бить тревогу?

— Всех на сбор. Так я приказал. Мы так встречаем дорогих гостей.

— Не понимаю. Сбор? Но ведь это же деревня, а не лагерь.

— Поймете. У нас военный порядок — либо вообще никакого. Других порядков здесь никто не установит. Советую вам это запомнить.

— В таком случае можете бить во все колокола.

— В таком случае прошу вас не давать мне указаний. Пошли.

Но далеко уйти им не удалось. Где-то впереди слышится шум, громко галдят дети, лает собака. Неожиданное зрелище поражает Агнешку, словно удар грома, — вдруг обессилев, она застывает на месте. На сухом островке пылает костер, а рядом, в кругу детей и подростков, мечется на цепи ошалевший от страха пес. Он привязан к торчащей посреди островка обломанной осине. Дети размахивают горящими факелами. Их самозабвенные протяжные вопли заглушают вой и визг животного. То и дело какой-нибудь факел, описав огненную дугу, летит в несчастного пса. Мрачным, как языческий обряд, развлечением руководит рыжий прыщавый парень. Агнешка прижимает к себе Флокса. Она пытается превозмочь слабость в ногах, хочет броситься вперед, но чувствует на плече крепкую руку Балча, которая ее удерживает. Даже крикнуть она не в силах, слова застревают в горле. Но вот пришла помощь. На поляну с противоположной стороны влетает девочка с льняными косичками; она расталкивает малолетних мучителей, разгоняет их березовым веником и кричит срывающимся дискантом:

— Пошли прочь от Астры, вонючки! Кто вам позволил спускать ее с цепи!

— Варденга! Элька! — Балч произносит эти слова достаточно громко, чтобы его услышали. Эффект молниеносный: дети замирают, умолкают, настораживаются. И уже совсем тихо Балч добавляет: — Вон отсюда, раз-два.

В следующее мгновение на площадке остается одна только Элька. Она отвязывает рыжую суку, приглаживает ее взъерошенную шерсть, и обе исчезают в кустах, на которых краснеют последние осенние листочки.

— Невинные детские забавы, — снисходительно усмехается Балч. — Сегодня еще относительно тихие. Наша юная смена развлекается как умеет. Охотнее всего неразорвавшимися патронами, их здесь полно.

Агнешка сбрасывает с плеча его руку.

— Веревки! Цепи! Проволока! Кто их этому учит!

— Дорогая моя, — отвечает Балч устало и терпеливо, — зачем кого бы то ни было учить доброте? У людей здесь жизнь пострашней, чем у животных.

— Но дети! Ведь это же дети!

Они подходят к развалинам замка. Балч теперь идет очень медленно, словно устал.

— Да. Дети. Дети переселенцев разных мастей. Дети, заброшенные сюда войной. Дети солдат и… неважно, черт побери. Их папаши ползали тут под пулями. А друзья отцов едят здесь землю, пьют болотную воду, если еще рыбы их не сожрали.

— Не понимаю. Это не соответствует ходу времени. Солдатские дети пока слишком малы для таких забав — с собакой, с факелами…

— Ошибаетесь. Это дети призывников. Вы забываете, что во время войны призывались и женатые мужики, которые были в ту пору в расцвете сил. Некоторые в конце концов разыскали и перевезли сюда свои семьи, улья, женщин с приплодом. Свеженьких супружеских пар у нас мало — боятся женщины здешних хамов.

— Как вы про них говорите! С каким презрением!

— Еще бы, конечно. По-настоящему я уважаю только тех, кто погиб. Да и то, впрочем, не всех.

— Вы-то живы.

— Я не сказал, что сам о себе думаю.

— Вы говорите таким тоном, точно жалеете, что живы.

— Нет, я не жалею. Память, воспоминания — это прекрасная штука. Не будь я жив, я не мог бы помнить. А помнить стоит. Мы брали этот замок, этот блиндаж, четверо с половиной суток. Видите башню? На верхушке был крест. Наконец-то, глядим, появилась на этом кресте белая швабская рубаха. Сдаются, выходит. Дорого нам пришлось заплатить за то, что мы поверили в крест и в рубаху. Из-под этого креста, сверху, один шустрый немец — кстати, лицо духовного звания — наделал из нашей роты немалое количество отбивных. Я повел ребят в атаку, потому что мой командир — вам уже известно кто? — вдруг передумал. Вам э т о хотелось знать — я исполняю ваше желание.

— Только не говорите мне, что Тотек знает об этом. — Агнешкин голос звучит глухо, сдавленно.

— Так вот, к вопросу о жестокости: этого никто не знает. Значит, и Тотек в том числе. И пожалуй, не узнает. Разве что от вас. Для этого сопляка капитан Адам Пшивлоцкий — герой и мученик. А мы все, те, кто остался жив, — бандиты, разбойники.