Вильгельм Мах - Агнешка, дочь «Колумба»

— Люди голодают! Чем сеять будем?!

Сквозь эти крики прорывается глухо бубнящий голос Зависляка:

— Отдай, отдай… Пустой разговор… А что сами пили? Рожь пили, ячмень, свеклу…

— Нам прибыль обещали, барыш! — горько и язвительно обрывает его Пащукова… — Где он, этот барыш?

— Не ори, Анеля. Не бабьи это дела.

— Тоже мне умники, пьяницы, бандиты! А ты, Зависляк, хуже всех!

— Утихомирь бабу, Пащук, не то…

— Только тронь, нечистая сила!.. — Пащукова подскакивает к Зависляку. — Получай сам!

Меткий сочный плевок попадает прямо в грудь. Януарий заносит над Пащуковой кулак. В тот же миг Пащук, как-то чудно подпрыгнув, выбрасывает вперед деревянную ногу и откидывает Зависляка к стене. Вырвался чей-то смех, торжествующий, горловой. Зависляк, вне себя от унижения, разбегается для новой атаки. И вдруг замечает Агнешку. Останавливается. Все оборачиваются туда, куда он смотрит. Воцаряется напряженная тишина. А может быть, это пристыженность.

— Вам тут кого? — В вопросе Зависляка слышится плохо скрываемая неприязнь.

— Вас всех.

— По какому делу, если не секрет?

Они мне не верят, поражает Агнешку горестное открытие, все еще не верят, я все еще для них чужая. Это молчание и эти выжидательные холодные взгляды — всех, у всех. А Макс, Прокоп и младший из двух Оконей стоят в сторонке, словно равнодушные и высокомерные свидетели, не более того, и смотрят на нее с дурацкой улыбочкой, ободряющей и фамильярной. И вся отвага, заставившая примчаться сюда, сразу же покидает Агнешку, призывы, просьбы, угрозы — все, что она хотела им выложить, — остаются невысказанными, а вместо этого она слышит собственный голос, тот голос, о котором сама знает, что это самый противный, самый ненадежный и унылый из ее голосов, сдавливающий грудь ощущением бессилия и нелепости, школьный, учительский голос.

— К нам, я уже видела, едет санитарная машина. В первую очередь врач осмотрит детей. Потом взрослых. Если кто-нибудь из взрослых нездоров, пусть в полдень придет в школу. Это действительно важно… — Она осекается, сбитая с толку неопределенным ропотом в толпе, потом бредет на ощупь дальше, теряя остатки всякой уверенности: — Поскольку гигиена и медицинская помощь — это для деревни большая помощь.

— О муки господни! — застонал в голос Макс. И, скорчась, хватается за живот, словно бы скрученный болью.

Его друзья давятся от смеха. Уже и у Пащука сощурились глазки от этого шутовства. Даже на хмуром лице Зависляка вспыхнула злорадная и довольная усмешка.

— Где же этот доктор? — издевается уже в открытую Оконь. — Дружку моему нет мочи от смеха, помогите.

— Вы приложите ручки куда надо, — игриво сообщает Пащук, ковыляя к ней, расставив словно бы для объятия руки, — и мне на сто лет здоровья хватит.

И смех мужчин становится еще громче.

— Что вы так веселитесь, Януарий?

Приоткрытая дверь распахнулась. На фоне темного входа стоит Балч, лениво помахивая своей верной веревкой, и смотрит на Зависляка, только на него, словно бы вообще не замечая столпившихся. Этот вопрос, заданный усталым, тихим голосом, мигом превращает безудержный гвалт в робкое и покорное безмолвие. Видимо, никто, кроме Зависляка, не догадывался, что солтыс так близко. Балч не ожидает ответа, напротив, даже пресекает его нетерпеливым жестом. И все с той же усталостью в голосе начинает говорить сам, обращаясь по-прежнему только к Зависляку:

— Плохо, Зависляк. Жуть как ты плохо работаешь. Грязь, ржавчина, хлам. Вот отметим наш праздник, и хватит этих развлечений. Надо все это, — он указал рукой назад, в глубь подвала, и тут вдруг, скользнув взглядом в сторону и едва не задержав его на Агнешке, то ли заколебался, то ли удержал на языке приготовленное уже словечко и договорил неуверенно: — …продать.

Молчание. Януарий глухо вздохнул, проглотив возражения. Трое рыбаков, самим себе не веря, вытаращили глаза. Пащукова раскрывает рот, пытается что-то сказать, но только хрипло квакает.

— Нет, Балч!

Агнешка словно бы не догадывается, что эта она сама произнесла два эти коротких слова. Она опять слышит чей-то голос, выразительный и спокойный: свой собственный голос. Она ничего не знает и не понимает, у нее нет времени разбираться в себе, гадать, почему она так внезапно преобразилась при одном виде этого человека. В тот же миг ее покидает страх, исчезает неуверенность. Впрочем, нет: страх стал еще сильнее, сжал ее тело льдистым холодом, согнал с лица последнюю бившуюся под кожей кровинку, но этот же самый непреодолимый страх и кинул ее в схватку. Выходит все-таки — врывается в ее паническую отвагу безмолвная мысль, — что только твоя близость придает мне силы, силы на борьбу с тобой. Глаза всех людей удивленно смотрят на нее. Только один Балч, будто бы не видя и не слыша, кто ему воспротивился, не глядя на Агнешку, рассеянным взглядом обводит толпу: