Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

Он с готовностью это пообещал и, когда я подошел к маркизу, встал рядом, держа в руках кофр с пистолетами.

– Полагаю, ему можно доверять? – спросил Давенкур, обменявшись со мной дружеским рукопожатием и внимательно посмотрев на моего камердинера.

– До самой смерти! – со смехом ответил я. – Его удар хватит, если ему не позволят перевязать мне раны.

– Вижу, вы в превосходном настроении, граф, – заметил капитан Фречча, когда мы рассаживались в экипаже. – Так всегда бывает с человеком, на стороне которого правда. Феррари, боюсь, чувствует себя не столь хорошо.

Он угостил меня сигарой, которую я принял. Мы было собрались отправиться в путь, как к нам ринулся тучный хозяин гостиницы и схватился за дверь экипажа.

– Ваше сиятельство, – доверительным тоном заметил он, – это дело, конечно же, касается лишь кофе и коньяка? Их приготовят к вашему возвращению. Все знаю и все понимаю! – Он улыбнулся и часто-часто закивал головой, многозначительно приложив палец к ноздре.

Мы добродушно рассмеялись, заверив толстяка, что его проницательность выше всяких похвал, и он остался стоять на широких ступенях в прекрасном настроении, глядя вслед нашему медленно отъезжавшему экипажу.

– Совершенно очевидно, – заметил я, – что он не считает дуэль серьезным делом.

– Только не он! – ответил Фречча. – Он слишком часто имел дело с показными драками, чтобы сразу отличить их от настоящих. Давенкур тоже кое-что об этом знает, хотя всегда убивает соперника. Но очень часто вполне достаточно поцарапать друг друга кончиком шпаги, чтобы пустить капельку крови, и честь восстановлена! А потом приносят кофе с коньяком, как и предложил наш друг хозяин.

– Смешные времена! – сказал маркиз, вынув изо рта сигару и самодовольно рассматривая свою маленькую белую изящную руку. – Положительно смешные, но я полон решимости не допустить, чтобы меня выставили на посмешище. Видите ли, мой дорогой граф, в наши дни дуэль гораздо чаще происходит на шпагах, чем на пистолетах, а почему? Потому что трусы воображают, будто шпагой убить гораздо труднее. Но это не так. Давным-давно я решил для себя, что посмевший оскорбить меня не должен жить. Поэтому я изучал фехтование как искусство. Мои противники поражаются легкости, с какой я с ними разделываюсь!

Фречча рассмеялся.

– Маркиз, де Амаль ведь ваш ученик, не так ли?

– С сожалением признаю это! Он поразительно неуклюж. Я частенько на полном серьезе предлагал ему лучше съесть свою шпагу, чем обращаться с ней как мужлан. Однако он исправно убивает своих соперников, но как-то по-мясницки – без малейшей грациозности или утонченности. Должен сказать, что он достойная пара нашим двум «коллегам», секундантам Феррари.

Я отбросил задумчивость, в которую было погрузился.

– А кто они такие? – поинтересовался я.

– Один называет себя капитаном Чиабатти, другой – кавалером Дурси, к вашим услугам, – равнодушно ответил Фречча. – Оба забияки и пьяницы, повторяющие «наш дорогой и бесценный друг Феррари» и «оскорбление, смываемое только кровью». Сплошная похвальба и бравада. Этим субъектам безразлично, на чьей стороне выступать.

Он снова закурил, и все мы погрузились в молчание. Ехали мы, казалось, очень долго, хотя на самом деле путь был недалек. Наконец мы миновали Каза-Гирланде, великолепный замок, принадлежавший родовитому аристократу, который в былые дни был моим добрым соседом, и наш экипаж покатился по пологому склону, мягко спускавшемуся в небольшую долину, где находилась просторная и ровная поляна, поросшая травой. Оттуда смутно виднелись островерхие башенки моего дома – виллы Романи. Здесь мы и остановились. Винченцо проворно спрыгнул со своего места рядом с кучером и помог нам выйти. Затем экипаж отъехал в укромный уголок за деревьями. Мы оглядели поляну и увидели, что до нас сюда прибыл еще один человек. Им оказался врач, щеголеватый добродушный немец небольшого роста, плохо говоривший по-французски и еще хуже – по-итальянски. Он обменялся с нами крепким рукопожатием и, узнав, кто я, отвесил глубокий поклон и очень любезно улыбнулся.

– Лучшее, что я могу вам пожелать, синьор, это чтобы вам не представилось случая прибегнуть к моим услугам, – сказал он. – Вы отдохнули? Это хорошо, сон успокаивает нервы. А-а, вы дрожите? Верно, утро нынче холодное.

Я и вправду время от времени вздрагивал, но не от утренней прохлады. А оттого, что сделался уверен, уверен до леденящего ужаса, что убью человека, которого когда-то очень любил. Мне почти хотелось ощутить хоть малейшую тень опасности быть убитым самому, но нет! Мое чутье твердило мне, что на это нет ни малейшего шанса. Сердце у меня защемило, а когда я подумал о ней , змее с глазами словно бриллианты, изначально породившей все это зло, моя ярость вспыхнула с десятикратной силой. Я с презрением подумал, что же она сейчас делает в тихом монастыре, где освященная гостия, уже открытая, сверкает на алтаре, словно утренняя звезда. Наверняка она спала: для нее было еще слишком рано демонстрировать ханжескую святость. Она спала, по всей вероятности, безмятежным сном праведницы, в то время как ее муж и любовник призвали смерть, чтобы та рассудила их.