Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

Наташа возмущенно всплеснула руками.

— А он? Как уцелел он? И почему такие люди всегда выживают?

— Ну, он ведь предупреждал о своем заколдованном затылке, — улыбнулась Ревекка Ефимовна. — Хотя, скорее всего, его просто спасла начавшаяся война. Этапы поредели, а новой смены осужденных чекистов так и не дождались. Вот и уцелел. Колыма ведь тоже разная была. Для кого-то — кайлом на пятидесятиградусном морозе, а для кого-то — придурком на кухне. Или как в данном случае — следователем в теплом кабинете… Ох… Вы уж извините старуху, дети, что-то я подустала…

Они медленно шли по улице вдоль длинной линии ларьков и торговых палаток. Наташа крепко держала мужа под руку.

— Хорошо, что ты настояла, чтобы мы взяли гостиницу, — сказал доктор Островски. — Нет настроения разговаривать сейчас ни с кем. Теперь главное, чтобы никто из друзей не узнал, что мы тут были.

— Хорошо, что мы тут были, и хорошо, что это кончилось, — тихо проговорила она. — Что больше не надо обо всем этом думать. Что больше не надо бояться.

— А то ты сейчас за Мишку не боишься…

— Боюсь… но по-другому.

— О, смотри, — сказал Игаль, указывая на прилепленный к ларьку стикер. — «Спасибо деду за Победу!» Хотел бы я знать, что обнаружится, если копнуть этого деда. Мародерство и вранье, грабеж и погром, обугленные трупы и изнасилованные дети?..

— Такое время.

— Время… Всегда время виновато…

— Слушай, Гарик, — с неловкой интонацией протянула Наташа. — Продолжая тему отцов… Ты только не злись, ладно?

— Что такое? — рассеянно отозвался он.

— Нет, сначала обещай, что не будешь злиться.

— Это ты обещай, — усмехнулся доктор Островски. — Из нас двоих один я кругом виноват.

— Ну, за те твои дела ты мне еще заплатишь. А пока обещай.

— Ладно, обещаю… — Игаль крутанул головой. — Сегодня я только и делаю, что клянусь. Хорошо, что на этот раз — не здоровьем сына…

— В общем, так, — Наташа выдохнула, как перед рюмкой водки. — Я позвонила Сергею Сергеевичу.

— Кому?

— Сергею Сергеевичу, твоему отцу.

Доктор Островски встал, как вкопанный.

— Моему отцу? Зачем? Ты с ума сошла!

— Ты обещал не злиться, — напомнила она.

— Но зачем? Что за глупая фантазия?

— Пойдем, что ты встал? Люди смотрят… — Наташа потянула мужа за локоть. — Понимаешь, мы с ним перезваниваемся уже несколько лет.

— Вы… что?! — Игаль будто на стену налетел. — Да это же… Да это же ни в какие ворота…

— Но почему же, почему? — пыталась поймать его взгляд жена. — Его очень интересует наша жизнь, а говорить с тобой он боится. В конце концов, Мишка — его внук…

— Внук! — гневно повторил Игаль. — Опять у нас эта парочка: дед и внук! Моего безумия тебе мало, надо такое же и Мишке устроить! Что за черт! Пусти!

Он вырвал руку, шагнул вперед, потом назад и, наконец, случайно уткнувшись взглядом в ларек, обнаружил в нем подходящую цель. Наташа молча наблюдала. Игаль вернулся, зажав в кулаке бутылку водки.

— Ну и зачем ты это купил? Пойдем, пойдем, не стой, как истукан. В киосках водка паленая, это всякий знает. Хочешь ослепнуть?

— Ну и ослепну! — мстительно пообещал доктор Островски. — Чем на все это смотреть, лучше ослепнуть…

— Дай-ка! Я тебе другую куплю… — Наташа решительным рывком выхватила у него бутылку и на ходу пристроила ее на прилавок попутного ларька. — Ну что ты так реагируешь? Это, в конце концов, глупо. Глупо и смешно. Короче говоря, я рассказала Сергею Сергеевичу о твоих дедовских раскопках, и он очень обрадовался. Знаешь, почему? Потому, что теперь он может объяснить тебе то, о чем раньше не мог даже заикнуться. Так он сказал, этими самыми словами. Он просит о встрече. Можно завтра. Ты как?

На беседу со Смирновым доктор Островски согласился крайне неохотно — и не согласился бы вовсе, если б не ситуация, которая не предполагала малейшей возможности отказать жене в чем-либо. Сколько он помнил себя, даже одна только мысль об отце всегда казалась ему неприемлемой, не говоря уже о встрече, телефонном звонке, переписке — то есть любом человеческом контакте. А собственно, почему? Игаль никогда не задавался этим вопросом, ибо ответ выглядел заведомо готовым: Смирнов предал маму, бросил ее, едва узнав, что она забеременела. Предал, несмотря на то, что был вхож в дом и считался доверенным учеником «деда Наума» — по крайней мере, так это описывала сама Нина Наумовна.

Но была и другая причина, которая пришла Игалю на ум лишь сейчас: явная враждебность «деда», чье лицо буквально перекашивалось при любом упоминании о его бывшем ученике. Не исключено, что это объяснялось элементарной ревностью. Ведь «дед Наум» заменил Игорьку отца — полностью, без остатка, а уж коли без остатка, то Смирнову попросту не оставалось места, ни одного квадратного миллиметра Игоревой жизни. Получалось, что агрессивное неприятие отца Игалем представляет собой не более чем зеркальное отражение дедовской ненависти. Еще совсем недавно доктор Островски не увидел бы в этом ничего плохого. Недавно — но не теперь, когда вынужденному пересмотру подвергалось все, так или иначе связанное с «дедом Наумом»…