Авраам Иегошуа - Поздний развод

– Нет. Она тоже приняла это очень тяжело. Уже в антракте я увидел на ее лице слезы. А после, когда погас свет, я вспомнил, как она побледнела. Я дотронулся до нее, чтобы как-то успокоить, но она никак не отреагировала. У меня было такое впечатление, что она даже ничего не почувствовала. И тогда я почувствовал, как меня охватывает дрожь. Не знаю, что это было и к чему имело отношение. Но думал я только о тебе. О тебе… и о нас. И обо всей этой безнадежной ситуации.

– Что?

– Нет. Ты не понимаешь. Эта женщина, Хелена… Елена… помнишь, как дядя Ваня был безнадежно в нее влюблен?

– Ты забыл. Я возьму тебя с собой, чтобы ты увидел. Тогда ты поймешь.

– Верно. Все именно так.

– Поверь, все последние дни я был на грани. Чтобы не разрыдаться. Даже в банке я ощущал в горле комок, едва оставался с собой один на один.

…Когда я думаю об этом, о всей этой безвыходности и всей моей радости… несмотря ни на что именно радости… я теряю всякое представление о том, что со мной происходит. Вот почему я сказал тебе, что внутри у меня – руины. Вся моя прошлая жизнь рухнула в какую-то черную дыру. Все скрепы моей предыдущей жизни лопнули. Ты сделал все это без малейшего усилия… легко… само собой… Для тебя подобное состояние естественно, но ты не понимаешь, что ты со мною сделал. Ты меня еще слушаешь?

– Нет. Я уже начал по тебе скучать. А… у тебя слипаются глаза… не думай, я вижу, как ты устал. Все, я ухожу. А у меня ни в одном глазу.

– Нет. Не думай об этом. Да, это правда, она в полном отчаянии, бедняжка. Для нее в этом вся ее жизнь… и я, поверь, так хорошо ее понимаю… и я не устаю себе повторять, что если бы я знал другой выход из этого положения, я просто сошел бы с ума. Но почему именно эта пьеса поразила нас так сильно? Может быть, внутренне мы были готовы к тому, что еще только должно было с нами случиться, а «Дядя Ваня» послужил предлогом… или предлогом было что-то иное? Когда зажегся свет, а занавес опустился, в этот момент я увидел, что она действительно плачет. И слезы эти лились и лились, она просто не в силах была остановить их. Я был настолько поражен, что не в силах был даже аплодировать. И так мы сидели, уставясь в пол, ожидая, пока вставшая с мест публика начнет выходить из зала. Но и после этого она продолжала рыдать. Ты меня слушаешь? Она плакала все то время, что мы шли к машине, и в машине она продолжала плакать тоже, но уже тихо, как если бы, раз начав, у нее уже не было сил, чтобы остановиться. Ее слезы лились непрерывно, и я знал, что лились они не из-за пьесы. Они лились из-за меня. До сих пор она не произнесла ни единого слова. С тех пор, как… Что?

– С тех пор, как она узнала…

– О нас… о том, что мы…

– Что?

– Нет.

– Да.

– Нет.

– Может быть. Но она не в состоянии была остановиться. Это было нечто вроде водопада из слез. И я решил не предпринимать никаких попыток успокоить ее. Я даже подумал, что так будет лучше – дать ей выплакаться, чтобы то, что скопилось у нее внутри, выплеснулось наружу. Обычно она всегда очень сдержанная. Есть в ней эта внутренняя гордость.

– Тебе легко так говорить. Но находиться там и наблюдать, как она плачет… я не мог даже заставить себя прикоснуться к ней… она была так чувствительна с тех пор, как узнала… просто чтобы хоть немного поддержать ее. Слышать это безостановочное рыдание… за минутой минута… Но я не произнес ни слова. Я не хотел ссоры, хоть я и знаю, что всему виною я сам. Я поклялся самому себе, что ни за что не буду с ней ругаться – на мой взгляд, она достаточно страдала и так. Я привез ее домой и включил телевизор, понадеявшись, что он чуть облегчит ее страдания… отвлечет от несчастья. Но я не угадал – она поднялась и вышла из комнаты. Я сказал, что никогда больше в жизни не принесу домой ни одного театрального билета, и вообще не сделаю ничего, что хоть самую малость огорчит ее, – никогда в жизни. Она ничего не ответила. Она перестала плакать, да. Но и разговаривать она перестала тоже. И, к сожалению, в доме не было наших девочек, чтобы растопить между нами лед, как они всегда делали это, когда находились дома. Сама она не сказала им об этом ни единого слова, потому что не хотела, чтобы они отвернулись от меня. Так она сказала.

– Чтобы я стал им отвратителен… она была уверена, что и я отвернусь от них.

– Что я еще могу сделать? Я уже сказал ей, что никогда ее не брошу. Ты меня слышишь? Я хочу, чтобы и ты знал об этом тоже.

– Я рад этому.

– Я сказал, что как могу я быть проклят за то, что со мною случилось? Такова моя судьба. Разве я этого просил? Если бы в этом была замешана женщина, все было бы понятнее. Ты хотела бы, спросил я, чтобы это была женщина? Или ты и сейчас предпочла бы женщину?